— Нет, Саш, уж прости на этот раз. Себя вот принес, и то слава Аллаху.

— Что, Ахмет, плохая ходка?

— Да нет, нормально всё. Устал вот только что-то.

— Старость не радость? Так говорил? — заразительно улыбаясь, Осетин вернул Ахмету подколку. — Меня не переживешь! Мы, горцы, дольше татар живем! У тебя, вон — смотри сколько в бороде седины — а у меня… Блин, вообще-то, тоже есть немного… Всё равно меньше! Ладно, заболтал я гостя, а гость голодный! Кушать будешь, Ахмет?

— Буду, конечно. Картошечка твоя с мясом-грибами имеется?

— Конечно. Сковородку осилишь? Или тарелку сделать?

— Да сковородку, пожалуй.

— Выпить хочешь?

— С тобой разве…

— Ух ты хитрый татарский морда! Знает, что если с духанщиком, то в счёт не ставят! И зачем я тебе этот обычай сказал! Теперь по миру пойду…

— Давай, давай, готовь иди, плачешь тут… — Нет, до чего умеет настроение поднять. Пять минут поговоришь — и легко целый день. Надо ему те ножи принести…

Осетин ушел готовить, оставив за стойкой мальчишку-помогальника. Ахмет забил трубку, накрылся ароматным облаком… Хорошо… Подбежал мальчишка, вытряхнул из массивной пепельницы остатки самокруток, протёр стол.

— Здрасте, дядя Ахмет. Щас я вам чайку принесу, пока Сан Иналыч готовит.

— Привет, Серёжик. Как у вас тут, хорошо всё? Эти, торговцы-то, поди чаевыми завалили тебя?

— Которые позавчера-то пришли? Да, у них дождешься… Целый день вчера пробегал вверх-вниз, дак один старший ихний пятёрку сраную кинул вечером, и то только когда весь уже изнамёкался…

— А много таскал наверх, сколько старших-то?

— Да чуть не сдох, пока носил. Девять в номерах, да носильщиков почти тридцать. Ну, эти в сарае ели, им пацаны носили, я выдавал только. А наверх я носил. Старшой у них старый такой, ну как вы… ой, прости, дядя Ахмет, и с ним ещё трое. И бойцов ещё пятеро, отдельно живут. Не такие уж и здоровые, до нашего хозяина им далеко.

— Да уж, Кирюху Базарного трудно переплюнуть. Купили у них чего?

— Дом — не знаю, а Сан Иналыч сахар взял.

Сережик был явно не прочь поболтать ещё, но за спиной хорошего человека совсем уж далеко углубляться в его дела Ахмет счёл излишним.

— Иди, иди, работай давай. Видишь, народ подходит? Чай обещал мне, забыл?

В кафушке, на самом деле, прибывало. Практически вся большая половина была занята, столов уже не оставалось — только места. На малой же, предназначенной для старших Дома базарных и чужих хозяев Домов, Ахмет всё ещё сидел один. Сидеть было комфортно, полумрак малой половины контрастировал со сравнительно ярко освещенным зальцем большой, получалось совсем как в театре. Мальчишка, наконец, принёс чай, расставил по столу чайники, кружку, блюдце с сушеными яблоками.

— Серёжик, ты не через Хасли добирался? — для порядка принялся ворчать Ахмет. — Уже моя порция, поди, готова, а ты только чай тащищь.

Ахмету в те первые годы даже во сне не могло присниться, что когда-нибудь он дождется избавления от непрерывной угрозы со всех сторон. Мужа и жену Ахметзяновых, спасла, в сущности, слепая случайность — Ахмет быстро спохватился и инстинктивно принялся мародёрствовать, верно прогнозируя будущий обменный курс большинства ресурсов. В процессе мародёрства ему нередко улыбалась удача, и он ни разу не перешел дорогу более сильному, вернее — ни разу не попался… А таких было много, как я между ними просочился — непонятно… — удивлялся Ахметзянов, вспоминая иногда те времена. — … Ведь какие волки тогда по Тридцатке шнырили — вспомнить страшно. И где они теперь? В виде говна собачьего по всей округе валяются, а я вот он, сижу. Да, правильно говорилось: не будь сильным, напорешься на сильнейшего.Впрочем, сначала, когда народ ещё не очухался, была такая халява… Кругом лежало столько добра, и, из этого времени глядя, просто диву даешься — как люди умудрялись так обильно дохнуть в первые зимы.

Простой вопрос: как сделать так, что ни у кого никогда и мысли не возникло, что у тебя можно что-то отнять? Ответ прост — напугать до усёру, как ещё. А как это сделать? Тоже не секрет. Надо на копеечный вызов ответить так, чтоб судьба вопрошающего долго вызывала нервный озноб у желающих вопрос повторить. Ещё не умея всё это сформулировать, Ахмет прекрасно чувствовал эти простые вещи, и у него хватало ума реагировать соответственно. Так он и поступил ранним февральским утром, когда озверевшие ещё не от голода, скорее — от страха перед надвигающимся голодом, жители соседних домов решили добраться до его припасов. Он почуял недоброе загодя — с вечера нехорошо горели уши и лицо, всё валилось из рук, мысли то неслись, то спотыкались и подолгу застревали на какой-нибудь идиотской фразе; короче — Ахмет плотно присел на измену. Не находя себе места от тревоги, он всю ночь слонялся по комнатам, курил, прислушиваясь к вою ветра, топил печку — всячески пытался отвлечься — но всё было бесполезно, беспокой не отступал, становясь всё менее смутным. К четвертому часу ждал гостей уже с минуты на минуту: классическое время, собачья вахта. Зарядил «ижака» четырьмя нолями, ввинтил запалы в две РГОшки. Однако ничего не произошло, даже появился соблазн списать предчувствие на ложняк. Наконец, вымотавшись идиотским ожиданием хрен знает чего и докурившись до смрадного перегара, как-то незаметно уснул в кухонном кресле.

Проснулся от запаха рыбных консервов — баба уже готовила завтрак, в приоткрытой форточке виднелось светло-серое небо. Позавтракали, неуверенно посмеялись над внезапным приступом паранойи. Оставив бабу убирать со стола, Ахмет двинулся в свою комнату — не дело оставлять на виду гранаты с вкрученными запалами да и вьюшку пора закрывать. Проходя мимо открытой двери в маленькую комнату, услышал, как по решетке прыгают синички. …Эх, ребята, нечего мне вам дать. Раньше б сала на нитке вам повесил… Э, ну-ка стоп. Чё-то синички какие-то несиничковые звуки издают…Подкрался к щиту, потихоньку оторвал с гвоздиков одеяло, расщеперил стекловату, освобождая щель между досками. Точно! В щели — практически в упор — заиндевевшая рожа какого-то козла в красном шарфе, привязывающего толстую капроновую веревку к пруту решетки. Не получается — пальцы замерзли, не гнутся. Рядом маячат четыре головы в разномастных шапках, чуть поодаль — ещё несколько. Вместе со струйкой холода проникли звуки — особо не разобрать, но понятно: такие звуки характерны для группы долго стоящих на морозе людей. …Значит, у подъезда — ещё больше. Не зря, значит, — думалось спокойно, но откуда-то из глубины души поднималась такая бешеная злоба, что Ахмет прокусил себе губу. Гаркнул бабе бежать вниз, вышло тихо, но, видимо, внятно — та сразу побледнела и исчезла. В руках оказались обе РГОшки, пальцы сами отгибали усики. Открыл на ширину ладони форточку в кухне, окликнул — внизу замерли сразу, не шепчутся, не перетоптываются. …Вряд ли, конечно, поможет, но дам возможность уйти добром. Для очистки типа совести…Громко спросил в форточку, нарочито спокойным тоном: