— Собрался. Полторы недели, всё уже сложил, ничё не надо. Пахнет-то чем?

— Да решила гуся запарить, вас, поди, достала уже шкварка, да? Чё им висеть, уже вон Новый Год скоро, а мы ни одного ещё не снимали, хоть поедите вкусного.

— Ещё тарелку ставь.

— Что, ждешь кого?

— Жирик зайдет.

— О-хо-хо, — задумалась жена. — Только его нам и не хватало. Я ж гуся только половину отрубила, щас прорва-то эта всё сожрет, едва усядется… Так, ладно, чё-нибудь придумаю. Пить-то будете? Хотя куда там пить, в дорогу-то…

— Да достань, выйдем-то к вечеру только. Если выйдем.

Домашние расселись вокруг огромной миски с дымящейся горой картошки, только хозяин всё слонялся с кухни в коридор, не торопясь занять свое место у торца. Видимо, надоело — скинул бушлат и сел, бурча что-то навроде «да и хер с ним, нам больше достанется».

Почти успели спокойно пообедать, Кирюха припёрся чуть позже, удовольствовавшись в результате самым скромным куском вяленой гусятины с подостывшей картошкой. На столе появился пузырь с мутноватым самогоном. Домашние Ахмета накатили, безмолвно переглянулись с хозяином: «Это чё, посидим малёхо, или тёрка?» — «Тёрка». — «А, ну ладно. Жаль», — и отправились вниз, зашивать новую баню. Жена выставила чай и тоже растворилась в хозяйственных закутках, время от времени грохоча своими склянками то за одной, то за другой стеной. Хозяева сползлись к печке, развалились в удобных опелевских седухах, протянув ноги к жаркой амбразуре. Ахмет налил по паре пальцев, закинулись. Пожевали капусты.

— Чё, пора, считаешь?

— Да думаю, да. У тебя как, срочняков никаких не висит на жопе?

— Да нет вроде. Баню без меня доделают, товар баба выдаст, если чё.

— У меня тоже всё вроде ништяк. Я смотрю, график вроде устаканился — через два дня на третий большой приход, по три рожка собираем.

— А эти два дня?

— Да так, ни шатко ни валко — рожок, и то хорошо, коли целый. Дровяные да рыбаки, в основном.

— Ну, всё не залупа на ацетоне…

— Ну да, так оно… Тут ещё бизнесок нарисовался.

— Типа хранение?

— Ну да. Подвал-то — охереть, заблудиться можно. Орех молодец, проявил инициативу, а то так бы и телились. Одну сторону коридора подшаманили, там типа отсеки такие, пятёра за неделю, нормально.

— И чё, много народа?

— Да как придём, вторую сторону делать буду.

— Холодный если кому нужен будет, ко мне посылай.

— Кому зимой холодный-то?

— Да летом.

— А-а. Ладно… Ну, будем живы?

— Давай.

— Хх-ху… Эх, крепка савецка власть!

— Магомедычева, яйцом чищена. Чё не заедаешь-то? Налегке желаешь остаться? Тебе всё равно меня ждать придётся, я эти ваши лыжи, сам знаешь…

— Берёшь кого?

— Витьку думаю, — всё же сказал Ахмет, весь день до этого метавшийся, брать — не брать. А ведь уже почти решил идти один. Сердце шептало — не надо тащить своих, чуяло лажу; однако доля Дома увеличивалась существенно, и Ахмет позволил жабе говорить от своего имени, отмазавшись сам от себя: типа, четыре-пять опытных людей при пулемёте, кто нам чё сделает? Да и жопа, может, только мерещится, чётко, однозначно сердце ведь не сосет… — От тебя кто? Немец?

— Не. Он на Доме останется.

— Да, на такого можно Дом оставить. Я вот тоже Серба дернуть не могу.

— Возьму Дениску молодого. Я так посмотрел, он хоть и молодой, а с башкой дружит. Он сейчас лежит за этими пасет.

— Не устанет раньше времени? Этих гасить, да сколько он у тебя уже в секрете лежит?

— С утра. Ну, скажем так — он после этого всего пройдет лишь в два раза быстрее тебя, и только в три раза дальше. С двумя твоими грузами.

— Да ну. Терминатор какой-то прям.

— Такие войска, не то что ты, увалень.

— Лишь бы не зацепило, пока Автайкиных прессовать будем.

— Сплюнь… Ну чё, по последней?

— По крайней. Ну, будь…

— Ф-фу… Ох, хорошо пошла… Ладно, я тоже пошел. Так, давай часы сверим. Тринадцать пятьдесят одна.

— Тоже.

— Ну, всё. Восемнадцать — тридцатая школа, слева, за пожарным выходом. Хозяйка! — гаркнул Жирик в сторону дверей уже своим обычным веселым басом: — Спасибо, накормила! Как у мамы!

К шестнадцати Ахмет спустился в подвал, забрать Витьку наверх. Баню расположили точно по центру, оставив два прохода по бокам; так не грелись боковые стены подвала, выдавая в ИК чёткое пятно, зато грелась часть пола в спальнях и кухне. Затхлость подвального воздуха сменилась праздничным, свежим духом хорошо просушенной липы, парни весело стучали молотками — Витек обшивал, Серб правил на наковаленке гнутые гвозди.

— Шабаш, парни. Закуривай. Вводная.

— Я на Доме, как всегда, — заранее дуясь, протянул Серб.