Сбавив вдруг голос до громкого шепота, она начала рассказывать:

– Два брата, Кристофер и Уильям Степлтоны, укрылись от мятежников в нашем монастыре. Сначала один, а потом второй, с сыном, присоединился к нему, чтобы быть вместе с братом. И представляете, когда мятежники проходили мимо дома мистера Кристофера, его жена, которой было велено сидеть и носа не показывать наружу, вышла на улицу и стала кричать бунтовщикам: «Бог благословит вас и ваши дела!» И сказала, чтобы они вытащили из монастыря ее мужа и родственников со слугами и взяли с собой. Ну, Кристофер Степлтон, когда о том узнал, осерчал очень на жену. Мол, ты хочешь, чтобы мы все погибли? А она ему отвечает: «Это Божий суд»…

Миссис Смит с достоинством выпрямилась:

– А я вам так скажу, сэр Ральф: негоже разорять святые обители да отменять святые праздники, но и идти против нашего короля – большой грех. Да, да, грех! И куда ни кинь, все хуже некуда. Жили себе мирно… – она всхлипнула и вновь взялась за угол фартука. – И сэр Уильям никому ничего плохого не делал, а тут взяли и записали его в преступники. В бунтовщики! Где ж это видано?! И как может меня не касаться, на чьей вы стороне, если мы из-за этих бунтовщиков так страдаем? Хозяину нашему и так несладко, а еще окажись вы, его зять, мятежником, то совсем плохо будет!

История «преданной» жены Кристофера Степлтона оказалась весьма поучительной, настолько, что Ральф, чтобы не впасть в грех и не порушить еще что-нибудь в комнатах своей жены, решительно направился к двери и вылетел в коридор. Далеко ему уйти не удалось, потому что через пару шагов кто-то с разбегу врезался в него. Впрочем, кто это был, Ральф тотчас понял, потому что жертва обоюдной порывистости громко выругалась на хорошо знакомом ему, но неизвестном обитателям Боскома, языке.

– Черт побери, Берт! – взревел Ральф, хватаясь за лоб. – Еще и ты вертишься под ногами!

– Вертишься под ногами, мессер? Что значить? Танцевать? – поинтересовался Олива, в свою очередь, прижимая ладонь ко лбу. – Так можно убивать свой слуга!

За спиной Бертуччо топтался широкоплечий и чем-то смущенный Смит, а еще дальше незнакомец в темной одежде.

– Мессер, ваш gestore [75] прятать в дом монахи, случайно увидеть их, в дом, ловить… – объявил Бертуччо.

За спиной Ральфа зарыдала миссис Смит.

– Не гневайтесь, сэр! – вступил в разговор Смит, отодвигая Бертуччо в сторону своим широким плечом. – Это мирные люди, белые монахи [76] , братья из нашего монастыря, из Лаут-парк… Их изгнали прочь, а когда в Лауте люди поднялись защищать церковную сокровищницу да пошли требовать принести клятву, братья бежали, дабы сохранить свою жизнь и верность, мы их и приютили… Они уйдут, сэр, скоро уйдут.

– Пусть остаются, – распорядился Ральф, оглянувшись с ухмылкой на миссис Смит. – На чьей мы стороне, говорите? Я устал и хочу спать. Крепкая у тебя голова, Бертуччо! – негромко добавил он, повернувшись к оруженосцу. – Надеюсь, мне не придется утром испытывать на крепость твою спину…

Он не стал договаривать. Бертуччо, сверкнув черными глазами, без труда понял суровый намек.

Шумно вздыхающая заплаканная миссис Смит привела Перси в подготовленную для него комнату. Здесь стояла кровать с пологом, традиционный сундук у стены и медный чан на полу.

– Идите, миссис Смит, – сказал Ральф. – Нет, постойте! Что это? Что это такое?!

Он указал на две пышные подушки, лежащие в изголовье кровати.

– Это? – Миссис Смит сжала пухлые руки. – Это подушки, сэр! Хорошие подушки, набитые пухом из наших гусей, сэр! Очень мягкие, хорошие подушки, я нарочно распорядилась, сэр…

– Кто я, по-вашему? – возмутился Ральф. – Голубка? Девушка? Страдающий недугом старец? Сей же час уберите это прочь!

– Сэр!.. – миссис Смит охрипла, взяв слишком высокую ноту. – Не гневайтесь, сэр, я хотела как лучше! Вы устали с дороги, сэр… Нет ничего зазорного в наших боскомских подушках, даже господин помощник епископа из Линкольна спал на подушке, когда оказал нам честь…

– Проклятье, – проворчал Ральф, остывая. – Уберите их, миссис Смит.

Продолжив себе под нос рассказ об отличном полотне, пухе, пере и боскомских гусях, жена мажордома убрала подушки с кровати, но не унесла – оставила на сундуке, окинула явившегося Бертуччо неодобрительным взглядом и удалилась, пожелав господину доброй ночи.

Раздевшись, Ральф сполоснулся горячей водой, которой было наполнено несколько кувшинов, стоящих возле чана, Бертуччо смазал уже подживающую рану на спине – баночка с мазью от Мод так и хранилась в его дорожной суме, и нагишом рухнул в чистую, пахнущую какими-то травами постель. Когда ушел оруженосец, он, подумав, потянулся к сундуку, стащил одну из подушек и, осмотрев предмет со всех сторон, уткнулся в нее, решив, что все же не грех испробовать боскомский гусиный пух, когда этого никто не видит.