— Почему?

— Потому что лично мне не охота тратить свое время, объясняя тупоголовому участковому и другим крысам, как мы оказались в том месте и все такое прочее. Естественно, нам за это ничего не будет, но, а вдруг они решат, что нам надо пообщаться с психологами? Или чего-нибудь еще тупее.

Пусть так, подумал я. Психологов я действительно не любил.

— Я знаю, что вы сделали этим летом. — прошептала Таня.

Я засмеялся. И Чайка тоже.

Он нам никакой не родственник, не друг, я даже сомневаюсь, говорил ли я с ним хоть раз в своей жизни, так почему мы должны о нем думать, может даже грустить? С какой это радости? Такие как он пачками дохнут каждый день, если каждого оплакивать, времени веселиться и радоваться жизни не останется вообще.

— Может, сегодня хорошенько напьемся? — спросила Таня.

— Нет, — ответил Чайка и достал небольшой пакетик из правого кармана своей рубашки, — мы больше не пьем.

Я не знал чем себя занять. Одновременно я лишился двух лучших друзей. Я заходил к Тане, но она все время была занята, во всяком случае, так говорила она сама. Но чаще она вообще не выходила, вместо нее появлялась ее бабушка, у которой Таня и жила, и говорила мне, что Таня спит, работает и все такое.

Я не понимал этого. Разве я сделал ей что-нибудь плохое? Наверное, ей было в сто раз хуже, чем мне.

Родители напоминали живых мертвецов, напяливших маски обычных людей. Мама снова кричала, и теперь ссоры достигали катастрофических масштабов. Она даже начала что-то бормотать по поводу развода. А отец просто пожимал плечами и молча выслушивал ее крики. Все рушилось, словно Чайка был какой-то незаменимой шестеренкой, помогающей этим часам идти, пускай не идеально, но все-таки показывать точное время. Отец все чаще ночевал в мастерской, стал курить две пачки сигарет в день, а однажды он даже напился, чего раньше себе никогда не позволял. Я все еще не мог этого понять. А что было бы, если бы Чайка вообще умер? Он ведь просто уехал. Уехал учиться. Да, все понимали, что он инвалид, ну и что с этого? Я не понимал всего, что творилось вокруг.

Я успокаивал себя тем, что вскоре все образумится, но я уже видел будущее, видел свои состарившиеся руки, видел, как все они умирали, оставляя меня одного, и знал, что лучше не будет. Все всегда становится только хуже.

У отца случился второй серьезный приступ. Он пролежал в больнице почти две недели и вышел, словно ни в чем не бывало, мы об этом не говорили. Казалось, теперь-то все должно опять наладиться, но нет, ничего такого, даже намека — ничегошеньки. Мне больно это вспоминать, но я помнил, как тогда хотел уехать к чертям, свалить подальше отсюда и поближе к Чайке. Я хотел оставить родителей одних. Я не думаю, что это предательство. Хотя, может, я и ошибаюсь.

Теперь мы всегда ужинали молча, а то и вообще отдельно. Отец не мог быть таким открытым, как раньше, когда мы были вместе с Чайкой. И мы снова молчали, оставаясь одни в комнате. Только кое-что все-таки изменилось — теперь нам было неловко. Я ненавидел эти перемены. Мечтал проснуться, как тогда, стоя возле железной дороги, грязный, испуганный и весь в крови. Все было бы по-другому, не случись этого? Не уверен. Но я все-таки всей душей ненавидел эти перемены.

Мне снился сон. Помню, что я был самым добрым преступником в мире. Я грабил только самых богатых и отдавал все только самым бедным. Я сорвал большой куш и принес деньги какой-то нищей семье. Они испугано смотрели на меня, стараясь прижаться друг к другу. Мать, две дочери, сын. Они умоляли меня, чтобы я оставил их в покое и не убивал. Я не понимал их и ничего не мог с этим поделать. Я бы ни за что в жизни не причинил бы им вреда, в этом я был уверен на все сто процентов. И тут вышел человек, отец семейства. Он откуда-то достал старый раритетный револьвер и выстрелил прямо в меня. Пуля попала в грудь и большие капли крови стали громко биться об пол.

Я проснулся.

Не понимая, кто я и что здесь делаю, я трясущимися руками пытался нащупать выключатель. Если я сейчас не включу свет, думал я, то умру прямо здесь.

Клац. И в комнату влился яркий, ослепляющий свет. Потихоньку я начал возвращаться в реальность. Но эта жуткая боль в груди…словно я забыл оставить ее во сне и нечаянно прихватил с собою. Портреты на стенах, соседняя пустая кровать…я лежал у себя в комнате, у себя в палате. Я поднялся, пытаясь руками давить на грудь, чтобы немного утихомирить боль, но она оставалась такой же.

Вот и все, приехал, подумал я.

Но вопреки моим ожиданиям, боль постепенно уходила, и я уже мог свободно дышать. Как же хорошо, что я снова могу закурить.

Несмотря на их крики, я сомневался в том, что они смогут когда-то разойтись. Я вообще был жутким идиотом. Сейчас я это понимаю.

Я стал звонить Чайке почти каждый день, ему это нравилось, а мне тем более. Я рассказывал ему о родителях, а он отвечал:

— Это взрослые проблемы. Помирятся еще сто раз. Ты их не знаешь, что ли?

Но он был там, а я оставался здесь. Он не мог видеть все это, всю серьезность ситуации. Он не видел ту злость, с которой мама орала на отца и не видел то холодное безразличие на лице бати.

А я продолжал учиться, мне пришлось попотеть, чтобы сдать хорошо экзамены и тесты, с помощью которых я должен был поступить в универ. Мне было все равно на кого поступать, поэтому я подался на русскую филологию, откуда вылетел уже через год. Но не суть. Я просто хотел свалить. Как можно скорее.

Я не буду рассказывать о том, как я уезжал. Думаю, это добило их окончательно. Хотя, я до сих пор ничего не понимал. Отец звонил мне чаще, чем мама.