— Как ты там?

— Хорошо. Осваиваюсь потихоньку. А ты? Что там мама?

— Она тоже неплохо…читает что-то…передает тебе привет.

— И ей привет. — говорю я, прекрасно понимая, что никакой мамы там нет и близко. Но я не хотел об этом говорить, у меня тоже было немало тайн, которым мне не слишком-то и хотелось делиться.

Я целыми днями сидел в парке, рисовал какую-то абстрактную чушь и продавал это по 3 или 4 гривны за рисунок. Мне просто нравилось сидеть там и рисовать.

— Вот это красотааааа! – говорит какая-то малолетка, тыкая в один из моих рисунков.

— Ага, спасиб.

Потом я собирал все свои вещи и шел к Чайке. Мы курили, иногда выпивали, частенько я оставался у него ночевать. И это было здорово. Но как же меня мучили эти дурацкие секреты, как же меня грызло это все. Я хотел позвонить отцу, или маме, просто позвонить и рассказать обо всем, но зачем? Как потом смотреть им в глаза? Я не знал. Поэтому я просто забывал обо всем и ложился спать, а утром просыпался и снова об этом думал. И так постоянно.

Каждый день.

У меня была женщина. Но потом она исчезла, а я пошел и напился. Но не с горя, а просто так. Вообще странно, что она так долго терпела, наверное, она какая-то ненормальная. Я жил у нее дома, ел ее еду и трепал ее нервы. Мне все это нравилось, а ей не очень.

Вот она и ушла.

А я вернулся в ту квартиру, где жил Чайка. Я только то и делал, что пил и курил всякую дрянь, которую приносил Егор. Математик куда-то исчез. Это к лучшему.

— Вот, — говорит Егор, — нас жизнь ничему не сможет научить.

Я не отвечаю, а просто беру в руки старые, потертые листки, когда-то принадлежавшие Чайке.

— Мы кретины, — продолжает он, — Мы никуда не стремимся и даже не пытаемся ничего изменить.

В углу стоит инвалидное кресло, кожа на нем уже успела покрыться трещинами, колеса спустили, и кресло накрыл толстый слой пыли.

Но обычно в этой квартирке я просто ночую. Все остальное время я проводил черт знает где. Шлялся по барах, превращаясь в полное ничтожество. Получал по лицу, мне ломали ребра и пальцы. Я валялся, закрывая лицо, и надеялся, что позже смогу подняться и уйти отсюда.

Я умыл лицо в туалете того бара, где меня хорошенько отмудохали какие-то отморозки. Смотрел в зеркало и ничего не испытывал. Ни ненависти, ни жалости. Все казалось мне нормальным. А почему бы и нет? Послушай, когда ты уже и так потерял самое лучшее, что имел, почему бы тебе не выкинуть все остальное?

Почти тридцать .

А у меня ничего кроме дурацких воспоминаний и нет. На самое паршивое – мне на это наплевать.

Потом я опять садился у стойки и брал еще чего-нибудь.

И так продолжалось годами. Ужасно длинными годами. Я ничего не делал. Пока не получил действительно хорошеньких пиздюлей.

Это было тогда, когда я уже жил один. Егор уехал в Днепр, точно я не знаю почему, да и не сказать, что меня это хоть как-то волновало. В тот вечер я был мертво пьян и чертовски зол. А тут еще эти полоумные футбольные фанаты. И орут, орут, орут.

И я не выдержал.

Я никогда не был агрессивным человеком, я даже драться никогда не умел, но тогда я был пьяным и злым. Их было человек 10-12 и вели они себя ужасно, просто ужасно. Я взял кружку, почти пустую кружку из-под пива, и врезал ею по голове одному из этих болванов. Кружка разлетелась в осколки, кровь хлынула из раны на лысой голове, а я попытался свалить . Я уже был возле двери, как чья-то рука тяжело упала мне на плечо. Я оглянулся.

Пока меня лупили, я думал о том, как сильно ненавижу футбол. Хотя, не сказать, что другой спорт я люблю больше.

А вот и первое сломанное ребро, подумал я, услышав глухой хруст в боку. Знаете, о чем я подумал в самом конце? Перед тем как очнуться в больнице? У меня больше нет никаких интересов, я ничего не делаю, но даже теперь я ненавижу футбол, а что же из себя представляют те ребята, которые болеют за какой-нибудь футбольный клуб?

А потом я очнулся.

Толстый усатый врач сказал, что я пролежал в коме целых четыре дня.

— Ого, — говорю.

— Вы понимаете, что вы могли умереть?

— Нет.

— Как, нет?

— Вы спросили, я ответил. Ответил честно.

Он что-то еще побормотал и сказал, чтоб я отдыхал. И вышел.

Я лежал в мягкой постели и думал над тем, что мне сказал этот толстяк. Я мог умереть. Я никогда не боялся смерти, потому что смерть была слишком далеко. Она находилась в другой стране, даже в другой вселенной. Оттуда она казалось не страшной, а смешной. Но теперь. Она подбирается все ближе, едет автостопом. И уже она не в другой вселенной, даже не в другой стране, она рядом, где-то в городе.