Несколько мгновений он раскачивался над пропастью, слов­но хорек в когтях хищной птицы, и делал жалкие попытки вы­свободиться из сжимавших его объятий. Потом руки, державшие его, разжались, и он полетел в пустоту…

Отныне Филипп Мантуанский, принц Гонзага, мог быть вычеркнут из списка живых.

По заведенному обычаю Антонио Лаго перекрестился; в баск­ских деревнях, отправляя человека на тот свет, всегда поручают его душу Богу, будь это даже душа самого отпетого преступника.

Теперь ему предстояло незамеченным вернуться в гостиницу.

Постояльцы его сестры были уверены, что он исчез, похи­щенный потусторонними силами, так что в иных обстоятельст­вах он бы просто спрятался в развалинах замка Миот, ожидая, пока напуганные гости покинут Байонну. Но сейчас он не мог поступить подобным образом. Чтобы устроить Авроре и донье Крус новый побег, Хасинте могла понадобиться его помощь, поэтому, презрев грозящую ему опасность, молодой баск уве­ренно направил свои стопы в гостиницу.

Со смертью Гонзага положение девушек менялось к лучше­му, однако Антонио был не из тех, кто стремится поскорее из­бавиться от принятых на себя обязательств.

Пролетев добрых двадцать футов, Филипп Мантуанский погрузился в огромное подземное озеро, наполненное пенящейся ледяной водой. Бурлящий поток обрушился на его бесчувствен­ное тело, завертел его, увлек за собой и, наигравшись вдоволь, вышвырнул на скалу.

Гонзага чувствовал себя совершенно разбитым, все члены его онемели, он не мог даже пошевелиться, дабы попытаться спасти свою жизнь.

К счастью для него, дьявол решил позаботиться о своем давнем и верном слуге: волны, омывавшие гранитную скалу, где лежал принц, не захлестывали ее целиком, так что Гонзага не грозила опасность захлебнуться в холодной воде.

Он долго лежал на камне, недвижный и холодный, словно мертвец. Любой другой человек, окажись он на его месте, на­верняка бы уже покинул мир живых.

Но только не Филипп Мантуанский. Спустя некоторое время его веки дрогнули и медленно приподнялись. Он расте­рянно озирался по сторонам, пока наконец не вспомнил, что же с ним приключилось…

Положение его было столь отчаянным, что в первую мину­ту он отбросил всякую мысль о необходимости выбраться от­сюда.

К чему напрасные усилия? Да и что он станет делать на дне этой страшной пропасти, где гневно ревущий речной поток каждую секунду грозит поглотить его?

Чувства его притупились, в воспаленном мозгу хаотично сновали обрывки мыслей. Он лежал неподвижно и ждал конца. Голова его горела, язык был сух. – Пить! Пить!.. – простонал он.

Чудовищная жажда, неизменная спутница агонии умираю­щих от лихорадки, стала для него спасительной.

Ему удалось дотянуться губами до пенистых волн, захле­стывавших его грудь, и он жадно припал к ледяной воде.

Утолив жажду, он почувствовал себя много бодрее и решил на всякий случай хорошенько осмотреться кругом. Открыв гла­за, он приподнялся и понял, что умирать ему, пожалуй, рановато…

Нет, его час еще не пробил!

Вскоре он уже был на ногах, готовый вновь бросить вызов судьбе.

Как и верхний подземный коридор, Гав также разделялся на два рукава: главный поток с рокотом устремлялся в недра земли, второй же узкой струйкой змеился среди скал.

Гонзага проследил взглядом за его извилистым путем, и ему показалось, что вдали, где-то очень далеко, он видит светлое пятно размером не больше ладони.

«Если там и вправду дыра, то я протиснусь в нее, – подумал он. – Черт побери! Надеюсь, что до смерти мне еще далеко!»

Он с огромным трудом, по-змеиному шипя от боли, до­брался до ручья и, обдирая руки об острые камни, пополз по его течению. Достигнув отверстия, через которое в пещеру проникал солнечный свет, принц скинул камзол и рубашку и голый, как червь, стал протискиваться в спасительную дыру.

Через несколько минут Гонзага, выбравшись из земного чрева, вновь увидел голубое небо и раскачивающиеся на ветру деревья и испустил громкий, восторженный вопль. Затем он принялся хохотать, и в его смехе угадывались гнев, угрозы и вызов судьбе.

…Увидев, что дворяне возвращаются без принца, Пейроль растерялся. Чувствуя себя отныне ответственным за девушек, он совершенно не знал, как ему следует поступить, ибо его ав­торитет и влияние на клевретов Гонзага были лишь бледным подобием авторитета и влияния его хозяина.