Шрифт:
Сапоги он тоже не стал надевать, оставил у двери, чтобы сразу было ясно — хозяин их дома. Надел домашние башмаки, переделанные из Тё-Таниных туфель.
Потом Коля вернулся в комнату и стал выколупывать конопатку из оконной рамы. Небольшое окно было одинарным, потому что здесь не север. Однако щели на зиму были забиты паклей крепко, и Татьяна Фаддеевна до сих пор не решалась ее вытащить — иногда бывало еще холодно, особенно по ночам. Теперь Коля выдирал паклю безжалостно. Затем он сгреб клочья под диван и пошатал раму.
Пошатал, надавил… открыл со скрипом. Плотный уличный воздух вошел в комнату — с запахом цветущих деревьев, ночного моря, нагретых за день камней и резкой, до озноба, прохладой. Лампадка у иконы Николая Чудотворца замигала. Коля встал перед иконой, несколько раз перекрестился и мягко выпрыгнул в невысокое окно — в подросшую, мелко цветущую траву, названия которой он не знал. Оглянулся и притворил за собой раму.
ЛУННАЯ КРУГОСВЕТКА
То, что Коля решил сделать сейчас, ему еще вечером, до заката, показалось бы немыслимым. Но теперь он знал — иного выхода нет. Он решил назло себе и всем на свете страхам обойти по кольцу главную часть города. По Екатерининской, по Морской. Мимо светло-зеленых от луны развалин, а где-то, может быть, и прямо через них. И уж после этого (если останется жив) он не будет бояться ничего на свете. Или почти ничего…
Полная луна поднялась недавно, однако светила уже в полную силу. Тени от нее были черными и резкими. Коля тряхнул плечами, шагнул за калитку и быстро пошел вниз по Косому переулку. Путем, обратным тому, каким недавно спешил к дому. Только Нагеля, к сожалению, нигде не было…
Холодок цапал Колю за непривычно голые икры, встречный ветерок отбрасывал со лба отросшие пряди. Капитанскую фуражку Коля тоже оставил дома — на гвозде, который зимой вбил для пистолета.
Коля шел и удивлялся, что не боится. Пока не боится. Место было знакомое, и, видимо, весь запасах страха, предназначенный этим переулкам, Коля растратил еще прежде. К тому же, луна разогнала зловещие сумерки, видно было далеко. Встречные не попадались, но и безлюдья не ощущалось. Светились окошки. Был четверг Страстной недели, шли вечерние службы. Наверно, поэтому слышался негромкий перезвон колоколов — на Михайловском соборе, на старенькой кладбищенской церкви и где-то совсем далеко — кажется в Херсонесском монастыре. А впрочем, звон этот, возможно, был лишь в ушах у Коли…
Так он дошагал до верха лестницы, на которой при заходе солнца расстался с Женей. Пошел вниз. Луна светила слева, по ступеням рядом с Колей прыгала черная тень. Разболтанные башмаки срывались с пяток и отчетливо стучали по камням. В этом стуке была насмешливая смелость, даже какой-то вызов.
«Вот удивительно, почему же мне не страшно?»
Коля спустился к оконечности Артиллерийской бухты. На лунной воде чернели парусники. Здесь ему встретились несколько мужчин и женщин. Шли, наверно, в церковь или из церкви. У нескольких лавок горели фонари. Вдали, у кабаков, стоявших вдоль руин Николаевской батареи, слышались скандальные крики. Возможно, матросы подрались с мастеровыми или просто пьяницы разгулялись. «Эк ведь они. Нехорошо же, пост ведь», — подумалось Коле с ноткой Жени Славутского.
Коля не пошел по берегу. Он взял направо и двинулся вдоль Городского оврага. Здесь тянулся каменный забор с густыми космами дрока. Листья на дроке распустились еще не везде, он похож был на взлохмаченную темную шкуру. Стало наконец страшновато. Луна в такт шагам прыгала по кромке забора. «Как та граната по ступеням…» Порой она пряталась в дроке, и делалось совсем темно.
Однако скоро овраг с забором кончился, и Коля с колотящимся сердцем вышел на окруженный разбитыми двухэтажными домами пустырь. Зеленовато белели под луной зазубренные вверху стены. Чернели тени и неровные проемы окон. За этими окнами, внутри развалин, могло быть сколько угодно призраков и всякой потусторонней жути. Так много, что… что на всех на них опять же не хватало страха. Тем более, что ни одно туманное существо так и не показалось в окнах.
Коля подождал немного, прошептал на всякий случай: «На пути не стой, у меня пистоль», глубоко вздохнул и перешел пустырь, гремя башмаками по щебенке.
За пустырем была короткая улица (опять же из развалин), которую Коля прошагал, не глядя по сторонам и крепко сцепив на левой руке указательный и безымянный пальцы — это, как известно, помогает от нечистой силы, хотя и не в полной мере. Видимо, трусил он в эти моменты крепко, потому что потом расцепил пальцы еле-еле. Но страх его был уже какой-то отстраненный. Словно все это происходит не с ним, Колей Лазуновым, а с каким-то другим мальчиком, причем происходит не по правде, а во сне, а сам он как бы со стороны наблюдает за этим сном…
В таком вот слегка затуманенном состоянии Коля достиг подножья одной из лестниц, которые вели на главный городской холм. Здесь опять стало нестрашно, поскольку попадались люди. Но потом лестница опустела, и сонное состояние вновь накрыло Колю.
Он поднимался по ракушечным ступеням (стук, стук каблуками), и лунное пространство вокруг сдвигалось, перемешивая тени, светлые и черные контуры развалин, редкие деревья и одиночные пятнышки далеких огоньков. Косо выросли в воздухе развалины Морской библиотеки с уцелевшей Башней ветров, ушла налево, к Малому бульвару засыпанная камнями улица, вздыбились остатки домов с колоннами, справа светлым айсбергом возник в лунных лучах недостроенный Владимирский собор, в котором были похоронены адмиралы Лазарев, Корнилов, Истомин и Нахимов.