– Значит, – прервал его Реми, – она тоже замешана.

Морис отрицательно потряс головой и промолвил:

– Ни в коем случае, господин следователь, душа у нее добрейшая, а вот с головой дело обстоит похуже. Она сама мне призналась, что к ней кое-кто приходил, всячески ее обхаживал и много чего выведал на мой счет.

– Когда это было? – спросил следователь.

– Вчера утром, – без колебания ответил Морис.

– Вот видите! – вскричал Реми, хлопнув в ладоши. – Назвала она вам имя того типа, что вертелся вокруг нее?

– Вокруг нее вертелись два типа, – ответил Морис. – Имена она назвала такие: Пиклюс и Лекок.

Реми д'Аркс поспешно распахнул свой редингот и, вынув из кармана блокнот, начал его листать, повторяя:

– Пиклюс... Лекок... Лекок!

Он резко дернул за шнур звонка, свисавшего над его столом.

– Лекок! – тихонько произнес он еще раз.

И добавил, обращаясь к посыльному, который явился на его зов:

– Немедленно ступайте в префектуру и передайте начальнику второго отдела, что мне срочно требуется агент Лекок. Слышите: немедленно!

Мальчишка убежал, судья молча что-то обдумывал.

Морису происходящее казалось каким-то диковинным сном, в котором события, путаясь и мешаясь, спешат обогнать друг друга.

Дворец Правосудия связан переходами с префектурой, и отправленный туда мальчишка-посыльный через, несколько минут вернулся назад со словами:

– Господин начальник второго отделения требует письменного распоряжения.

Реми, раздраженно пожав плечами, заскользил пером по бумаге.

– Живее! – приказал он, передавая конверт мальчишке. – И скажите господину начальнику второго отделения, что в случае отказа он будет иметь служебные неприятности.

Реми поднялся и в ожидании ответа принялся расхаживать по комнате. Морис, не решившийся ни о чем расспрашивать, слышал, как он бурчит себе под нос:

– Администрация... только и делает, что вредит... Вечное препятствие!

Услышав шаги своего посланца в коридоре, Реми д'Аркс подошел к двери и взял из его рук конверт, похожий на тот, который отправил он сам.

Ответ гласил:

«Ни в моем отделе, ни в отделе безопасности нет агента по фамилии Лекок».

Реми с досадой скомкал послание и бросил его, но тут же поднял, расправил и, вынув из кармана блокнот, вложил внутрь.

Снова усевшись за стол, следователь сказал Морису:

– Больше можете мне ничего не рассказывать. Рапорт этого Лекока я читал, и он весьма точен. Вы покинули Францию в минуту отчаяния, увозя с собой дорогое воспоминание. В Африке вы отчаянно рисковали жизнью, чтобы заработать эполеты, которые были вам нужны лишь для того, чтобы подать в отставку. Вы вернулись; девушка, которую вы любите, богата и знатна; мне нет нужды интересоваться вашими надеждами: вы любимы, и этого достаточно, чтобы иметь право на возвращение. Мое мнение об этом деле готово. Сейчас я позову секретаря, чтобы мои вопросы и ваши ответы были зафиксированы на бумаге, как того требует закон, но это будет простой формальностью. Вы невиновны, лейтенант Паже, я в этом абсолютно уверен, вам больше нечего опасаться.

Морис хотел было поблагодарить его, но следователь знаком призвал его к молчанию, указав на открывшуюся дверь.

Господин Преольт с недовольным видом уселся за свой маленький стол.

Допрос Мориса был повторением уже сказанного, и господин Преольт, считавший себя большим докой в юриспруденции, не скрывал своего явного недоверия к ответам обвиняемого. Когда Морис рассказывал о заранее устроенном взломе, об отмычке и клещах, оставленных в его комнате, секретарь не смог сдержать коротенького смешка.

Морис продолжал:

– Именно стечение всех этих странных обстоятельств натолкнуло меня на мысль о побеге. Я предчувствовал недоброе, я видел расставленную ловушку, слова, долетавшие из коридора, отнимали у меня всякую надежду оправдаться. Там говорили: «Убийца в комнате!», а в комнате был я, да еще запачканный кровью своего несчастного соседа, которому пытался помочь. Прибежал консьерж и повторил одну ужасную фразу, которую я действительно произнес, но только совсем по другому поводу, хотя ее и можно было истолковать превратно. Улики вокруг меня множились и походили на правду.

Я должен был остаться, я это знаю, надо было смело идти навстречу опасности, ибо этого требует мой долг солдата. Бежать значило прокричать во всеуслышание: я виновен! – но удар обрушился на меня слишком внезапно, я был к нему совершенно не готов. Признаюсь, мои мысли были заняты только одним: сознанием моей очевидной для всех виновности. Я еле стоял на ногах, перед глазами плыли круги, отовсюду мне слышался зловещий ропот – шум толпы, собравшейся вокруг эшафота.

Я испугался до потери рассудка. В тот момент, когда люди входили одновременно в две двери – номера семнадцатого, это была моя комната, и номера восемнадцатого, где лежал труп, – я совсем обезумел. Я вскочил на подоконник и хотел прыгнуть в сад, но моя нога уперлась в перекладину решетки, которая поддерживала вьющиеся растения. Привыкший к гимнастическим упражнениям, я решил воспользоваться этой воздушной дорогой и через несколько секунд достиг большого дерева, в ветвях которого было легко спрятаться.