Шрифт:
Он не успел закончить фразу, ибо услышав имя – Реми д'Аркс, – обвиняемый вскочил на ноги. Словно повторяя его движение, молодой судья невольно оттолкнул свой стул и выпрямился во весь рост.
Они мрачно скрестили взгляды, но не произнесли ни слова.
Морис пришел в себя первым, Реми д'Аркс, последовавший его примеру, произнес:
– Секретарь, прошу вас читать дальше.
XIX
ВАЛЕНТИНА
В этот вечер секретарь Преольт ужинал в кабачке «Дети Аполлона», завсегдатаями коего были мелкие судейские чиновники, к которым присоединялись иногда служащие похоронного бюро. Этот мрачноватый народец умеет повеселиться: господа в черном, вышагивающие во главе погребальных шествий, сочиняют куплеты, и от них можно помереть со смеху: надо полагать, именно с кладбищ поступают в театр Пале-Рояль черные шуточки, безотказно веселящие публику.
Как только Морис после слушания протокола своего допроса был препровожден обратно в камеру, секретарь вернулся к себе в бюро и, охорашиваясь перед выходом в свет, сказал помощнику:
– Господина д'Аркса чуть удар не хватил, ей-право! Только что произошла сцена, которую не мешало бы разыграть в Амбипо-Комик. В этой истории замешана женщина, и дело добром не кончится. Будет чем подразвлечь публику в моем кабачке. Я ухожу, а ты оставайся тут и жди распоряжений господина д'Аркса.
Тотчас после отбытия шефа его помощник почистил редингот, шляпу, пришпилил пристегивающийся воротник и сказал юному клерку:
– Бернар, меня ждут у мадам Саки для разрешения одного семейного дельца, а ты оставайся тут и жди распоряжений господина д'Аркса.
Неизвестно, где ждали Бернара, но оставшись наедине с собой, он тут же нахлобучил на голову каскетку и закрыл бюро.
Нечто похожее происходило и в приемной кабинета: во Дворце Правосудия царят патриархальные нравы, там не любят засиживаться допоздна.
Давно уже не слышалось ни шума закрывавшихся дверей, ни шагов в коридоре, но Реми д'Аркс не замечал тишины, установившейся вокруг него.
Часы на башне дворца пробили девять.
Реми сидел на том месте, где мы оставили его, подпирая рукой голову; свет лампы падал на его лоб, изборожденный глубокими морщинами, большие сумрачные глаза уставились в пустоту. Он ни разу не шевельнулся с той минуты, как увели Мориса; происходившая в нем работа мысли была столь интенсивна, что мускулы лица казались окаменевшими.
Когда губы его наконец шевельнулись, с них слетели три слова:
– Она любит его!
И Реми тут же продолжил свою мысль:
– Не будь его, она бы любила меня! Следователь опустил глаза и встряхнул головой:
– Она сама мне сказала, что между нами существует какая-то связь. Что-то толкает ее ко мне, ей небезразлична та опасная схватка, в которую я ринулся очертя голову. Почему? Я оказал ей важную услугу, но и до этой услуги она интересовалась мной. Почему?
Досье Мориса лежало перед ним открытым, он отодвинул его усталым жестом и чуть ли не со слезами в голосе повторил:
– Она любит его!
Острая тоска пронзила его сердце, кровь прилила к щекам, Реми поднес руку к груди и простонал:
– Он так молод! И что он мне сделал? Он даже не, подозревал о моем существовании. Одно слово, написанное моей рукой, может вернуть ему счастье! Но зачем мне его писать, если от этого зависит собственное мое счастье? Он отнял у меня мою надежду! И при чем тут я, если он все равно осужден? Его вина для всех очевидна, любой судья на моем месте приговорил бы его к смерти.
Горько улыбнувшись, он размышлял дальше:
– Мне даже нет нужды говорить: он виновен. Достаточно передать это дело другому следователю, и тот...
Он запнулся и, вздрогнув, договорил:
– Но его убийцей буду все-таки я!
Его пальцы вцепились в досье, он рассыпал перед собой бумаги, вытянул из них листок без подписи и вполголоса прочитал последнюю фразу:
«Известно, что он питал романтическую надежду на брак с молодой девушкой аристократического происхождения и притом весьма богатой – поговаривают, что в приданое она получит более миллиона».
– Точно, они, – помолчав, пробурчал он, – узнаю их руку. Неужели я стану сообщником убийц моего отца?
Он оторвался от бумаг и, вскочив со стула, вновь застыл в неподвижности.
– Совсем еще молодой человек, – рассуждал он, рассеянно потирая лоб. – И такой честный взгляд! Я пожал ему руку, я ему обещал спасение!.. Бывают братские души, но ненависть встает между ними и превращает друзей во врагов...
Он медленным шагом подошел к окну, выходившему во двор Сент-Шапель.
Закопченный фонарь, прикрепленный над дверью соседнего здания префектуры, удлинял тени разбросанных по мостовой строительных материалов; на их беловатом фоне резко выделялось черное дерево.