Этой женщиной была Мари Будон. С пылающим лицом, сверкающими глазами, с судорожно подергивающимися губами, она вызывающе смотрела на толпу, дотоле столь грозную, а теперь тихую и безмолвную.

– Пойдемте же! — сказала она, обращаясь к своим хозяйкам.

Она прямо пошла на толпу в сопровождении дам, и, подчиняясь ее неустрашимости, люди медленно расступались. Вдруг какой-то пьяница преградил им путь и, бросив дерзкий взгляд на госпожу Марселанж, подбочениваясь, крикнул:

– Позвольте, без моего разрешения пройти никак нельзя!

Мари Будон подошла к нему, взглянула прямо ему в лицо и сказала с напускным спокойствием, которое обмануло простолюдина:

– В самом деле? А что надо сделать, чтобы получить это разрешение?

– Я должен поцеловать эту бабенку, — и он указал пальцем на Теодору.

– Да-да, пусть он ее поцелует! — закричали грубые и насмешливые голоса.

– Ах, сколько оскорблений! — прошептала Теодора, у которой потемнело в глазах. — Я этого не переживу!

– Так мы без этого не пройдем? — спросила Мари Будон с легкой дрожью в голосе.

– Нет, — грубо ответил горожанин. — И непонятно, с чего это она нос воротит. Разве я хуже Жака Бессона?

Не успел он договорить, как Мари Будон отвесила ему звонкую пощечину. Дамы отступили, испугавшись ее смелости, потому что разгоряченная толпа могла растерзать их на куски. Мари, скрестив руки на груди, не спускала глаз с негодяя, на лице которого читалась не злоба, а удивление. Этот окаменевший от неожиданности исполин был так смешон, что толпа разразилась громким хохотом. Напряжение спало, и настал благоприятный момент, которым Мари Будон поспешила воспользоваться.

– Скорее, скорее! — сказала она своим хозяйкам.

Вскоре они вернулись домой.

– О! Негодяи! Негодяи! — закричала графиня, упав в кресло и закрыв лицо руками.

В ее надменной душе всегда соседствовали гнев и гордость.

– Бедная Мари! — воскликнула госпожа Марселанж. — Без тебя бы мы погибли. Твоя преданность спасла нас.

– Они бы не посмели, — проговорила Мари Будон, пожимая плечами, и после короткого раздумья добавила: — Надо этим воспользоваться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вы хотели узнать мнение толпы и теперь знаете его, следовательно, вам известно, как вас примут завтра, когда вы явитесь в суд.

– Да, я не могу думать об этом без страха, Мари.

– Можно ли вам идти туда, чтобы вас опять оскорбила эта низкая чернь? Нет, вам туда идти не нужно.

– Что ты, Мари, это невозможно!

– Невозможно! Нет, это всего лишь трудно, поэтому нельзя терять время на болтовню, и я сейчас же возьмусь за дело.

– Куда ты идешь?

– Вы это узнаете чуть позже.

– Повторяю тебе, это невозможно, Мари.

– Ну, это мы еще увидим, и если у меня не получится, я от этого не умру.

Она направилась к двери.

– По крайней мере, ты не подвергаешься никакой опасности? — закричала госпожа Марселанж.

– Не больше, чем вы, — и вполголоса добавила: — Не пройдет и часа, как вы узнаете, в чем дело. Я же надеюсь на лучшее.

На другой день, 10 августа 1842 года, обе графини де Шамбла, стоя за решетчатыми окнами, с ужасом смотрели на толпы народа, волновавшегося у здания суда, где должны были начаться слушания о лжесвидетельстве. Госпожа Марселанж, одетая во все черное, готовилась через несколько минут явиться в суд, который уже успел сложить о ней предубежденное мнение, и предстать перед публикой и госпожой Тарад.

Графиня выглядела бледнее и печальнее, чем обычно. Она еще не пришла в себя после страшной вчерашней сцены, постоянно встававшей у нее перед глазами. Она видела, как толпа волновалась, кишела и ревела, как многоглавое чудовище, готовое растерзать ее и ее дочь своими когтями. Кроме оскорбленного самолюбия, ее обуревало еще одно чувство: она волновалась за дочь, которой предстояло явиться перед этим народом, который лишь вчера так оскорбил ее. При мысли об опасности, которая могла угрожать дочери, она вдруг обняла ее и прижала к себе.

– Я не могу пойти вместе с тобой, — вскрикнула она, — потому что эти негодяи ненавидят меня и мое присутствие только усугубит твое положение. Но там будет Мари Будон, она спокойна и тверда… Но где же она?

– Она уже целый час как ушла.

– Ушла в такое время! Зачем?

– Затем, чтобы постараться избавить меня от того, чтобы я являлась в суд перед этим грубым народом.

– Она сошла с ума, это невозможно!

– Я говорила ей, но вы же знаете ее упорство: когда дело идет о нас, она способна на невозможное.