Да и как на сей раз поведет себя пастух? Вполне возможно, что, пробыв несколько месяцев в предварительном заключении, он поймет, что его ждет во время долгих лет тюрьмы, куда он попадет за лжесвидетельство. И согласится ли он понести такое суровое наказание ради не очень большой суммы денег, которой к тому же не сможет воспользоваться? Ответы на эти вопросы, продиктованные логикой здравого смысла, повергали дам в ужас: Арзак вполне мог начать говорить правду, которая теперь являлась его спасением. Всеми этими размышлениями графиня поделилась Мари Будон.

– Ну, ты ничего на это не возразишь? — спросила госпожа свою служанку.

В ответ госпожа Негли ждала каких-нибудь ободряющих слов, но на сей раз Мари Будон ответила просто:

– Мне нечего возразить.

– Значит, ты разделяешь мои опасения?

– На сей раз разделяю.

– И… отчаиваешься?

– Нет, опасаюсь.

– Словом, ты думаешь, что ничего нельзя предпринять?

– Напротив, я уже предприняла кое-что.

– Ага! И что же?

– Я говорила с Маргаритой Морен.

– Ну?

– Все без толку.

– Может быть, ты недостаточно ей предложила?

– Она так проста, что не умеет обманывать, от нее так же невозможно добиться лжи, как апельсинов от яблони.

– Итак, ничего нельзя сделать для того, чтобы она изменила свои показания?

– Она не изменит ни слова, даже если бы речь шла о ее собственной жизни.

– И Будуль не приходит! — прошептала госпожа Марселанж.

– Еще не время.

– Что ты делала сегодня, Мари?

– Я сейчас от аббата Карталя. Сегодня на кухне у Марионы Ру собирается известная вам компания.

– В каком настроении сегодня ее гости после допроса Арзака и ее тетки?

– Все в том же.

– Ах, вот как! — произнесла графиня с выражением невольного удивления.

– Их вера в вашу невиновность непоколебима.

– Понимаю, — гордо сказала графиня. — Они убеждены, что урожденная ла Рош-Негли…

– Совсем не поэтому, — сказала Мари Будон.

– Что-что?

– Они вопреки всему будут уверены в вашей невиновности не потому, что вы богаты и могущественны, или оттого, что вы урожденная Шамбла и ла Рош-Негли.

– А отчего же?

– Оттого, что вы набожны. Я это увидела сегодня и теперь уверена в этих людях, как в самой себе.

– Не повлияли ли эти показания на мнение аббатов Карталя, Друэ и Геда?

– Никоим образом. Для них набожная женщина непогрешима. Я ручаюсь за аббатов и за их прислугу.

Легкий стук в дверь с улицы заставил обеих дам вздрогнуть.

– Что это вы пугаетесь малейшего шума? — удивилась Мари Будон. — Это Жан Морен.

Она вышла открыть и через несколько минут вернулась вместе с ним. Жан Морен поклонился дамам, силуэты которых он едва различал в темноте. Боясь соседей и прохожих, они принимали его каждый вечер, не зажигая свечей.

– Ну что? — с живостью спросила его Мари Будон. — Что ты слышал сегодня?

– Ничего хорошего, — ответил Будуль. — Я сегодня обошел все деревни и слышал разговоры, которые не принесут нам ничего хорошего, когда их перескажут перед судьями.

– О чем эти разговоры? — спросила Мари Будон.

– О Жаке.

– По поводу чего?

– По поводу одежды, которая была на нем вечером первого сентября.

– Да-да, — с живостью согласилась графиня. — Они к этому привяжутся, — и, обращаясь к Будулю, добавила: — И что же, по их мнению, на нем было?

– Шляпа, белая блуза и панталоны оливкового бархата.

– Именно, — прошептала госпожа Марселанж.

– И все те, которых ты слышал, говорили одно и то же? — спросила Мари Будон.

– Все.

– Вот это-то и плохо! — прошипела графиня сквозь зубы. — Если бы хоть кто-то сказал что-нибудь другое…

– Достаточно одного?

– Да, одного.

– Будут трое, — сказал Будуль.

– Трое? — вскрикнула графиня, тотчас обернувшись к нему. — Как это?

– О! Несколько бутылок вина и золотые монеты прочистили мозги трем приятелям, которые вдруг вспомнили, что несколько раз встречали Жака Бессона, одни до, другие после первого сентября и никогда не видели на нем панталон оливкового бархата, никогда.

– Вот это хорошо.

– Да, — продолжал Будуль. — Но я слышали другие разговоры… очень тревожные.

– Говори же! — закричала Мари Будон.

– Сегодня утром в лардерольском кабаке Матье Бессон спросил Перена, чем кончится процесс по делу его брата. «Я думаю, — отозвался Перен, — что Жаку отрубят голову». Тогда Матье Бессон закричал в кабаке, полном народу: «Это подлые дамы подбили его на это!»

При этих словах графиня вскочила со своего места и начала ходить по комнате, заламывая себе руки. Теодора оставалась спокойной и неподвижно сидела в кресле. Это напускное равнодушие раздражало ее мать, которая, желая дать выход кипевшим в ней чувствам, вскрикнула: