Шрифт:
Госпожа Марселанж, глаза которой в эту минуту были устремлены на улицу, ответила таким голосом и с такой улыбкой, которые никак не вязались со сказанными ей словами:
– Да, но и это еще не все. Мари Будон не только сумела уговорить Маргариту Морен, наивную и честную, отказаться от своих слов и притвориться больной, то есть солгать дважды. Поскольку она опасалась, что Клодина Бессон донесет на нас, если Жак будет осужден, знаете ли вы, что она сделала, чтобы избавить нас от этой опасности?
– И что же она сделала? — спросила графиня.
– Вы помните, что ей удалось на три дня оттянуть нашу поездку в Швейцарию?
– Да, но с какой целью?
– Я сейчас вам скажу. Через два дня, то есть накануне нашего отъезда из Пюи, узнав, что Клодина Бессон продала свой клочок земли за сорок франков, на которые она надеялась добраться до Риома, Мари поехала в Лардероль, увиделась с матерью Жака и успела… Ах! Я спрашиваю себя, подло это или благородно, но вот в чем дело — она украла у нее эти сорок франков!
Графиня вздрогнула, потом очень долго молчала и наконец прошептала:
– Бедная Мари!
– Итак, Клодины в Риоме не будет. Она продала свое последнее имущество, у нее ничего не осталось, а Бессонам никто не даст взаймы сорока франков. Пешком же прийти из Пюи в Риом она и не подумает, самый здоровый из ее сыновей не решится на это. Следовательно, нам нечего бояться Клодины Бессон.
– И Маргариты Морен тоже, — с живостью перебила графиня. — Мы себя обезопасили, и если послушать тебя, Теодора, то до здания суда вы дойдем совершенно свободно, потому что нас здесь никто не знает.
Госпожа Марселанж горько улыбнулась.
– Никто! Кроме этой женщины, матушка! — вскрикнула она.
Схватив графиню за руку, она подвела ее к окну.
– Смотрите!
– Где? Где же? — спросила графиня, испуганная волнением дочери.
– Там, там, на площади, эта женщина в красной юбке!
Графиня взглянула туда, узнала эту женщину и вскрикнула:
– Маргарита Морен!
Это действительно была она. Поодаль от многочисленных групп, наполнявших площадь, Маргарита Морен мирно беседовала со священником в двадцати шагах от здания суда, так что узнать ее было легко.
– Маргарита Морен! — с ужасом повторила графиня. — Почему она решила нарушить данное ей слово и зачем она явилась сюда?
– Заметьте, с кем она разговаривает, и вы все поймете.
– Это Лега.
– Лардерольский священник и духовник Маргариты Морен.
– И что же?
– Скорее всего, Маргарита ходила к нему исповедоваться, призналась во всем, о чем она договорилась с Клодиной и Мари Будон. Лега, испугавшись нетвердого характера Маргариты, уговорил ее явиться в суд и, конечно, подтвердить свои прежние показания. Вот что случилось!
Госпожа Марселанж угадала. Действительно, все случилось так, как она говорила, и в результате серьезного разговора, в котором лардерольский священник объяснил Маргарите, в какую ловушку она попала, Маргарита решила сама приехать в Риом и настойчиво повторить свои прежние показания.
Графиня помрачнела и задумалась.
– Теодора, — произнесла она наконец. — Меня мучает страшное предчувствие, и я не могу думать без трепета о том, что случится там. — Она указала пальцем на здание суда. — Мы выйдем оттуда свободными или же под конвоем жандармов, как Жак и Арзак? Кто знает! А что потом?.. — Она затрепетала, произнося последнее слово.
– Матушка, — сказала ей госпожа Марселанж. — Подумайте о том, что мы сейчас явимся в суд, и соберитесь с мужеством. Там госпожа Тарад. Хотите ли вы, чтобы она вам сочувствовала?
Это имя произвело в графине внезапный переворот, и лицо ее тотчас приняло энергичное и надменное выражение.
– Который час? — спросила она неровным голосом.
– Половина одиннадцатого.
– У нас всего час времени, а еще надо одеться.
Она добавила, устремив на дочь решительный взгляд:
– Сейчас в суде ты увидишь, сможет ли кто-нибудь прочесть на моем лице душевное волнение и позволят ли мое поведение и мои слова госпоже Тарад сказать, что она сочувствует графине ла Рош-Негли.
XXXIII
Наконец наступила торжественная минута, когда суд должен был приступить к рассмотрению этого важного дела. Многочисленная публика заполнила зал суда, с нетерпением ожидая начала слушаний. Председательствовал Мандос, прокурором был Мулен. Взгляды всех присутствовавших привлекла госпожа Тарад, бледное прекрасное лицо которой, отмеченное достоинством и печалью, вызвало у публики искреннее сочувствие.