Шрифт:
Это рассказ невеселый,
Сумеречный рассказ.
Под него обезьяны гуляют,
За хвосты соседок держась.
2.
Ливень лил, был шторм суровый, но ковчег стоял готовый.
Ной спешил загнать всех тварей — не накрыла бы гроза!
В трюм кидал их как попало, вся семья зверей хватала
Прямо за уши, за шкирки, за рога, хвосты и за…
Только ослик отчего-то пробурчал, что неохота,
Ну а Ной во славу божью обругал его: «Осел,
Черт отцов твоих создатель, твой, скотина, воспитатель!
Черт с тобой, осел упрямый!» И тогда осел вошел.
Ветер был отменно слабый — парус шевельнул хотя бы!
А в каютах душных дамы от жары лишались сил,
И не счесть скотов угрюмых, падавших в набитых трюмах…
Ной сказал: «Пожалуй, кто-то здесь билета не купил!»
Разыгралась суматоха, видит Ной, что дело плохо:
То слоны трубят, то волки воют, то жираф упал…
В темном трюме вдруг у борта старый Ной заметил черта,
Черт, поставив в угол вилы, за хвосты зверье тягал!
«Что же должен я, простите, думать о таком визите?»
Ной спросил. И черт ответил, тон спокойный сохраня, —
«Можете меня прогнать, но… Я не стану возражать, но…
Вы же сами пригласили вместе с осликом меня!»
Перевел В. Бетаки
Томлинсон [51]
В собственном доме на Беркли-сквер
[52]
отдал концы Томлинсон,
Явился дух и мертвеца сгреб за волосы он.
Ухватил покрепче, во весь кулак, чтоб сподручней было нести,
Через дальний брод, где поток ревет на бурном Млечном пути.
Но вот и Млечный путь отгудел — все глуше, дальше, слабей…
Вот и Петр Святой стоит у ворот со связкою ключей.
«А ну-ка на ноги встань, Томлинсон, будь откровенен со мной:
Что доброе сделал ты для людей в юдоли твоей земной?
Что доброе сделал ты для людей, чем ты прославил свой дом?»
И стала голая душа белее, чем кость под дождем.
«Был друг у меня, — сказал Томлинсон, — наставник и духовник,
Он все ответил бы за меня, когда бы сюда проник…»
«Ну, то что друга ты возлюбил — отличнейший пример,
Но мы с тобой у Райских врат, а это — не Беркли-сквер!
И пусть бы с постелей подняли мы всех знакомых твоих —
Но каждый в забеге — сам за себя, никто не бежит за двоих!»
И оглянулся Томлинсон: ах, не видать никого,
Только колючие звезды смеются над голой душой его…
Был ветер, веющий меж миров, как нож ледяной впотьмах,
И стал рассказывать Томлинсон о добрых своих делах:
«Об этом читал я, а это мне рассказывали не раз,
А это я думал, что кто-то узнал, будто некий московский князь…»
Добрые души, как голубки, порхали над светлой тропой,
А Петр забрякал связкой ключей, от ярости сам не свой:
«Ты читал, ты слыхал, ты узнал, молвил он, — речь твоя полна суеты,
Но во имя тела, что было твоим, скажи мне, что сделал ты?
И вновь огляделся Томлинсон, и была вокруг пустота.
За плечами — мрак, впереди, как маяк, — Райские врата.
«Я полагал, что наверное так, и даже помню слегка,
Что писали, будто кто-то писал про норвежского мужика…»