Недоумение, удивление, а то и открытое раздражение вызывала нередко манера Клюева вести себя с другими людьми. Он, казалось, «чудил» – мистифицировал своих слушателей, насмехался над ними. Это задевало, например, Есенина, хорошо изучившего характер Клюева. О «болезненной склонности» Клюева ко всякого рода мистификациям писал и поэт Рюрик Ивнев, но при этом оговаривал: «Клюева я считал и считаю одним из самых самобытных поэтов и потому не придавал никакого значения его чудачествам. Они меня не отталкивали от него, ибо не это было главное в нем. Главным был его неоспоримый талант».

Широкую известность получил эпизод, рассказанный Г.В. Ивановым, – сильно шаржированный, но не совсем надуманный. Клюев (автор ошибочно называет его Николаем Васильевичем) изображен в воспоминаниях Иванова как законченный лицедей, двоящийся в своем актерстве между образованным «европейцем» и простоватым «пейзанином». (Описанная Георгием Ивановым встреча могла состояться в середине 1910-х годов.)

«– Ну, Николай Васильевич, как устроились в Петербурге?

– Слава тебе, Господи, не оставляет Заступница нас, грешных. Сыскал клетушку-комнатушку, много ли нам надо? Заходи, сынок, осчастливь. На Морской, за углом, живу...

Я как-то зашел к Клюеву. Клетушка оказалась номером Отель де Франс, с цельным ковром и широкой турецкой тахтой. Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике.

– Маракую малость по-басурманскому, – заметил он мой удивленный взгляд. – Маракую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей, ох, голосистей...

Да что ж это я, – взволновался он, – дорогого гостя как принимаю. Садись, сынок, садись, голубь. Чем угощать прикажешь? Чаю не пью, табаку не курю, пряника медового не припас. А то, – он подмигнул, – если не торопишься, может, пополудничаем вместе. Есть тут один трактирчик. Хозяин хороший человек, хоть и француз. Тут, за углом. Альбертом зовут.

Я не торопился.

– Ну, вот и ладно, ну, вот и чудесно – сейчас обряжусь...

– Зачем же вам переодеваться?

– Что ты, что ты – разве можно? Собаки засмеют. Обожди минутку – я духом.

Из-за ширмы он вышел в поддевке, смазных сапогах и малиновой рубашке.

– Ну, вот – так-то лучше!

– Да ведь в ресторан в таком виде как раз и не пустят.

– В общую и не просимся. Куда нам, мужичкам, промеж господ? Знай, сверчок, свой шесток. А мы не в общем, мы в клетушку-комнатушку, отдельный то есть. Туда и нам можно...».

Кто же был он в действительности? Носитель «народной души», пришедший из «молитвенных чаш и молелен Севера» (слова Андрея Белого)? «Народный поэт» сектантского уклона (как думал, например, критик Иванов-Разумник)? «Земляной» и «кондовый» Микула, сказавший в литературе «свое русское древнее слово» (таким изобразила его Ольга Форш в романе «Сумасшедший корабль»)? Или все-таки «мужичок-травести», готовый с легкостью сменить поддевку и смазные сапоги на европейский «городской» костюм? Лукавый притворщик или одаренный актер? Искусный стилизатор или подлинный большой художник? Сказитель-«баян» или поэт-лирик? Мы постараемся ответить на эти вопросы.

Глава 1

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

С рожденья и до середины 1920-х годов Клюев был связан со своим родным краем – Олонецкой губернией, Олонией; здесь он появился на свет, рос и учился, жил то в одной, то в другой деревне, а с 1918 года по 1923-й – в уездном городе Вытегре.

Первые двадцать лет жизни Клюева представляют собой почти сплошное белое пятно: ни документами, ни свидетельствами современников мы не располагаем и вынуждены судить о детстве и юности поэта в основном по его собственным рассказам, относящимся к более позднему времени. Следовать за поэтом надлежит, однако, с крайней осторожностью.

Начнем с неопровержимых фактов. Дед, отец и сам Николай Алексеевич Клюев были приписаны к крестьянскому сословию деревни Мокеевская Введенской волости Кирилловского уезда Новгородской губернии, а проживали в Вытегорском уезде Олонецкой губернии, – утверждает А.К. Грунтов, первый биограф поэта. Им же установлена и точная дата рождения Клюева (10 октября 1884 года), обнаруженная в метрической книге Коштугской церкви Вытегорского уезда. Далее начинаются вопросы. Главный из них – место рождения Николая. В «деле», заведенном на Клюева в 1906 году, значится деревня Коштуги (встречаются также написания: Коштуга, Коштуг) Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии. А в протоколах допроса и иных документах следственных дел 1934-1937 годов Клюев назван, по месту «приписки» родителей, уроженцем деревни Мокеево (Макеево?) Введенской волости Кирилловского уезда Новгородской губернии.

Сложность вопроса в том, что деревни Коштуги как таковой на самом деле не было. Коштуги в то время – «общее название нескольких деревень, расположенных почти вплотную друг к другу» (из розысканий краеведа В.Н. Фирсова), принадлежавших как Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии, так и Оштинской волости Лодейнопольского уезда Новгородской губернии. Все они объединялись Коштугским приходом (наряду с административным делением существовало в старой России и другое – по церковным округам; при необходимом числе прихожан вокруг местного храма возникал приход, и к нему относились жители окрестных деревень независимо от волости, уезда и т. д.). Наиболее правильный вывод: родители Клюева, Алексей Тимофеевич и Прасковья Дмитриевна, проживали в то время, переезжая, возможно, из одной деревни в другую, близ границы Олонецкой и Новгородской губерний (по рекам Свири и Мегре),* [«...Родом я по матери прионежский, по отцу же из-за Свири реки, ныне Вологодской губ.» – сообщал о себе Клюев в одной из «автобиографий» (1925), и эти слова, по сути, – единственное свидетельство о родителях поэта, которое представляется более или менее достоверным] а будущий поэт появился на свет в одной из 18 деревень Коштугского прихода, а еще точней – в одной из деревень Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии.** [Ныне – Вологодская область] Родина Николая Клюева – олонецкая земля. Ответ же на вопрос, в какой именно деревне оказалась мать Николая в момент родов, так, видимо, и останется открытым. Сам Николай Клюев сделает в дальнейшем все возможное, чтобы затемнить свои подлинные истоки – как дату,*** [Клюев обычно преуменьшал свой возраст. Письменно он указывал, как правило, другой год рождения (1886 или 1887) и даже другое число (12-13 октября). В.А. Баталин (в 1920-е годы – студент-филолог, после войны – архимандрит Всеволод) рассказывал, что Клюев «не любил», когда пытались «уточнить его возраст» (неопубликованные записи).] так и место рождения.