Начал молодой: нежным, слащавым голосом он декламировал свои стихотворения. Содержания их я не помню, помню лишь, что все: и голос, и манера, и сами стихотворения показались мне искусственными.

После перерыва стал говорить старший. Его манера была обычной манерой, стилем сказителей. Так сказывали Рябинин, Кривополенова и другие, попадавшие к нам с Севера. Голос глуховатый, дикция выразительная. <...> Сказители эти были получившие позднее шумную известность поэты-крестьяне – Есенин и Клюев. Все, что сказывал Клюев, соответствовало времени, тогдашним настроениям, говорилось им умело, с большой выразительностью».

Инициатором этих многочисленных публичных выступлений был именно Клюев. В союзе с молодым Есениным, чей талант он оценил сразу же, как только увидел в печати его стихотворения, Клюев надеялся привлечь внимание публики к «крестьянской» поэзии. Настойчивее и резче, чем другие его единомышленники, Клюев утверждал и прямо-таки насаждал в русском обществе свое «народное» (правильнее – неонародническое) мировоззрение. «Он был лучшим выразителем той идеалистической системы, которую несли все мы, – писал позднее Городецкий. – Но в то время как для нас эта система была литературным исканием, для него она была крепким мировоззрением, укладом жизни, формой отношения к миру». Публичные чтения в Петрограде и Москве были чрезвычайно важны для Клюева. Обладая к 1916 году достаточно развернутой программой, Клюев пытался организационно сплотить вокруг себя близких ему по духу писателей-«самородков» (Есенина, Клычкова, Карпова, Ширяевца). Следует сказать, что эти попытки Клюева оказались не бесплодными: его выступления вместе с Есениным в конце 1915 – начале 1916 года обострили интерес к народной культуре и вызвали немалый общественный резонанс, тем более что они, как верно заметил М.В. Нестеров, вполне соответствовали тогдашним настроениям.

Влияние Клюева на Есенина было в то время огромным. Всячески опекая своего «меньшого брата», Клюев старался нейтрализовать воздействие, которое оказывали на Есенина З.Н. Гиппиус, Городецкий и другие литераторы. Он укреплял в Есенине неприязнь к петербургской интеллигенции, поддерживал его религиозно-народнические искания, щедро делился с ним знаниями и опытом, обсуждал его новые произведения. Еще в сентябре 1915 года, узнав, что Есенин – не без участия Городецкого – решил отдать первый сборник своих стихов в суворинское издательство «Лукоморье», Клюев счел своим долгом вмешаться. Он убедил Есенина порвать с «Лукоморьем» – «кандальным отделением "Нового времени"» и рекомендовал своего питомца издателю М.В. Аверьянову, с которым вел в то время переговоры об издании «Мирских дум». «Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка», – скажет позднее Клюев о своем погибшем собрате («Плач о Сергее Есенине»). Широко известны и признания самого Есенина о том, какую огромную роль сыграл в его жизни Клюев. «Как был он моим учителем, так и останется, – говорил о нем Есенин своему приятелю В.И. Эрлиху за несколько дней до смерти. – Люблю я его».

Однако в отношении Клюева к Есенину – для современников это не было секретом – присутствовал и другой оттенок: эротический. Полюбив «Сереженьку» глубоко и нежно, Клюев пронес это чувство до конца своих дней. Его стихи, посвященные «прекраснейшему из сынов крещеного царства», – лучший образец русской лирики такого рода. По циклу «есенинских» стихов Клюева видно, как его любовный идеал принимает форму некоего триединства, в котором для поэта воедино сливаются «супруг» («жених»), «сын» и «брат». «Не ты ль, мой брат, жених и сын, Укажешь путь к преображенью» – восклицает поэт («Изба – святилище земли...», 1916-1917). Еще более определенно – в стихотворении «В степи чумацкая зола...» (1921): «Супруги мы...»

В воспоминаниях В.С. Чернявского, дружившего в те годы с Есениным, имеется пассаж, который был известен долгое время лишь благодаря публикации английского русиста Г. Маквея. Вот его текст:

«...Ни одной минуты я не думал, что эротическое отношение к нему <Есенину> Клюева в смысле внешнего его проявления могло встретить в Сергее что-либо кроме резкого отпора, когда духовная нежность и благостная ласковость перешли в плоскость физиологии.

С совершенно искренним и здоровым отвращением говорил об этом Сергей, не скрывая, что ему пришлось физически уклоняться от настойчивых притязаний «Николая» и припугнуть его большим скандалом и разрывом, невыгодным для их поэтического дела. <...>

По возвращении из первой поездки в Москву Сергей рассказывал, как Клюев ревновал его к женщине, с которой у него был первый – городской – роман. «Как только я за шапку, он – на пол, посреди номера, сидит и воет во весь голос по-бабьи: не ходи, не смей к ней ходить!»...

Повторяю, однако, что в иной – более глубокой – сфере сознания Сергей умел относиться к Клюеву по-другому...».

В конце января – начале февраля 1916 года в издательстве М.В. Аверьянова выходят почти одновременно «Радуница» Есенина и «Мирские думы» Клюева. Этот четвертый сборник стихотворений Клюева, как и предыдущие его книги, имеет двойственную структуру. С одной стороны, в него вошли произведения, навеянные войной и написанные в 1915 году (раздел «Мирские думы» с посвящением «Памяти храбрых»). Это – стилизация в духе былин или сказов («Мирская дума», «Поминный причит» и др.). С другой стороны, в книге представлены «песни» Клюева, написанные в 1913-1914 годах и близкие к «Лесным былям» (раздел «Песни из Заонежья»).

Бытует мнение, что «Мирские думы» проникнуты псевдорусским лжепатриотическим пафосом. «Накануне и во время империалистической войны Клюев, впавший в воинствующий квасной патриотизм и писавший лубочные «беседные наигрыши» о «Вильгельмище, царище поганом», прямиком и быстро шел к сближению с наиболее темными и реакционными силами. От его бунтарских настроений к тому времени не осталось и следа». Это категорическое утверждение советского литературоведа В.Н. Орлова требует серьезных уточнений. Действительно, в стихотворениях Клюева о войне звучат подчас лжепатриотические нотки; встречаются и откровенно антигерманские выпады («Беседный наигрыш», «Гей, отзовитесь, курганы...», «Русь» и др.). Однако значение его военного цикла 1915 года определяется вовсе не этими особенностями. Клюев пытается взглянуть на современные события глазами «народа», говорить о них «народной» речью. Его восприятие русско-германской войны, скорее, отражает тот патриотический подъем, которым были захвачены, – разумеется, не без влияния официальной пропаганды – тысячи русских крестьян, одетых в солдатские шинели. Герои Клюева сражаются не «за царя и отечество», но прежде всего – за родную русскую землю. И не разудалые «братушки-солдатушки», а былинные герои – «Муромцы, Дюки, Потоки» – поднимаются в стихах Клюева на ратный подвиг; их осеняют чтимые в России святые – Георгий Победоносец, Митрий (то есть Дмитрий) Солунский, Лазарь Преподобный. И даже отношение Клюева к «чужедальщине» и «басурманской орде» передано в стилистике народных представлений о «германце»:

Народилось железное царство

Со Вильгельмищем, царищем поганым.

У него ли, нечестивца, войска – сила,

Порядового народа – несусветно;

Они веруют Лютеру-богу,

На себя креста не возлагают,

Великого говения не правят,

В Семик-день веника не рядят.

Главное, что привлекает и пленяет читателя «Мирских дум», – это образ родины, России, запечатленный поэтом выразительно, ярко. Обезлюдевшая осиротевшая деревня, покосившиеся избы, крестьянские матери, оплакивающие погибших сыновей, богомольцы и калеки, творящие молитву «о солдате в побоище смертном», – такой предстает со страниц клюевской книги охваченная войною страна. Поэт оплакивает народное горе и, подобно деревенским бабам, причитает, сокрушаясь о «покойных солдатских душеньках» («Что ты, нивушка, чернешенька...», «Солдатка», «Поминный причит» и др.). Эта особенность «Мирских дум» была отмечена уже В.Г. Базановым, который, между прочим, установил, что Клюев без особых изменений включает в текст своих произведений отрывки из народных причетей.