Авилкин хотел послать его к черту, сказать, что он и не нуждается в таких друзьях, что он и сам знает, как надо отвечать, но, встретив недружелюбные взгляды, пробормотал, ни на кого не глядя:

— Ну, чего пристали? Выучу… — И, волоча ноги, поплелся из класса.

За доской с еще не стертыми английскими словами собралось человек десять.

— Ребята, — строго сказал Каменюка, — генерал нашим капитаном недоволен.

Откуда это он узнал, было совершенно непонятно: то ли подслушал разговор старших, то ли это было результатом собственного наблюдения.

— Недоволен! — значительно повторил Артем.

— Почему?

— Чего врешь?

— Верно вам говорю, из-за нас недоволен. Говорит капитану: «У вас дисциплина плохая, успеваемость плохая, класс грязный; если так дальше будет — разжалую!» — Насчет разжалования Каменюка присочинил.

— Да ну? — доверчивый Мамуашвили побледнел.

— Верно говорю! — Артем мрачно посмотрел на товарищей. — Ну, вот что, — решительно распорядился он, — Кошелев и Гурыба, утром до подъема встанете, класс уберете, я проверю. Ты, Самсонов, правила по грамматике учи, а я на Авилку нажму, — он у меня английский выучит! Если кто дисциплину нарушит — капитана нашего подведет. Ясно?

Во время ночного дежурства по роте Алексей Николаевич Беседа имел обыкновение часа в два обходить спальни. Сейчас, выйдя из дежурки, Беседа с удивлением заметил яркий свет, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери его класса. Он тихо подошел и бесшумно приоткрыл дверь. За учительским столом, развалившись на стуле, сидел Артем и, держа перед собой учебник, спрашивал Авилкина, явно подражая Нине Осиповне:

— Анса зы фолоуин квесчен… (Ответьте на следующий вопрос.) Уот дую ду ин зы монин? (Что вы делаете утром?).

Павлик морщил узкий лоб, искательно глядя на Каменюку, с трудом подбирал слова:

— Уи плэй ин зы моунин… (Мы играем утром…)

— Ну, чего ты брешешь? — разозлился Каменюка, но, спохватившись, вежливо пояснил: — Ит из нот корект. Финк е литл! (Это неправильно. Подумайте!)

— Чего, чего? — переспросил Павлик, пододвигаясь. Яркий луч света упал на его рыжую голову.

— Финк е литл! — повышая голос, повторил Каменюка, и его пальцы нервно забегали по страницам учебника, точно так же, как у Нины Осиповны.

— Финк, финк, какой финк? — закричал Авилкин и пугливо осекся, увидев в дверях капитана.

К великому неудовольствию Каменюки и, кажется, Павлика, Беседа приказал им идти спать.

Утром воспитатель рассказал о ночном бдении Нине Осиповне. Она растрогалась, обещала на уроке спросить Авилкина и поощрить его прилежание. Павлик отвечал хорошо. Когда он садился на место, Каменюка одобрительно прошептал:

— Пятьдесят шестой гвардейский!

Это у Артема было высшей похвалой, — она указывала на размер шапки, а следовательно, и головы хорошо ответившего урок.

— Товарищ капитан, я четверку по английскому получил! — подбежав в перерыв к Беседе, доложил сияющий Павлик.

— Ну, вот видите, значит, способности у вас хорошие. А ведь приятно за честный труд хорошую отметку получить?

— Очень приятно…

— Если будете и дальше стараться, напишу вашей бабушке письмо и похвалю, — пообещал капитан.

Павлик от удовольствия потоптался на месте, прищелкивая каблуками и приподнимаясь на носках.

— Разрешите идти? — нетерпеливо спросил он.

— Пожалуйста.

— Побегу Ковалю доложу! — крикнул на ходу Авилкин и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался вверх по лестнице в первую роту.

После уроков Беседа задержал на несколько минут отделение.

— Товарищи суворовцы, — торжественно начал он, и все невольно подтянулись, выпрямились, чувствуя по тону воспитателя, что сейчас будет сказано что-то значительное и приятное.

— В нашем отделении успевают почти все! Суворовцу Каменюке Артему за ревностное несение службы и помощь товарищу объявляю благодарность с занесением в личное дело.

— Служу Советскому Союзу! — Артем вздернул раздвоенный подбородок и выгнул грудь с раздобытой где-то эмблемой танковых войск.

Капитан крепко пожал ему руку, и это было самым дорогим для Каменюки.

С места поднялся Илюша Кошелев.

— Я предлагаю написать в нашем «Дневнике чести» об Артеме: он поступил, как настоящий товарищ!

Этот дневник в красивом переплете имел пространный заголовок: «Что и кем сделано в защиту чести отделения». Он хранился у Кошелева, и сами ребята решали, какой поступок достоин описания.