Шрифт:
— О господин, — почти в один голос завопили аксакалы, — ваш путь усложнился, ваша дорога покрылась камнями затруднений. Мосты дальше на дорогах поломаны, овринги обрушены. Остановитесь в нашем селении, ибо дальше в кишлаках вы не найдёте и куска хлеба и снопа клевера. Кругом нечестивые воины Красной Армии. Увы! Опасности предостерегают.
— Клянусь, о святой ишан, я как ваш проводник не могу поручиться за здоровье и благополучие вашей милости, я...
Но он смешался и замолк, потому что встретился с пристальным, сверлящим взглядом ишана.
— Я не приглашал тебя в проводники.
Не останавливаясь, Сеид Музаффар продолжал путь. До курусайского бая Тишабая ходжи дошла весть, что ишан кабадианский едет мимо кишлака, и он поспешил навстречу. Ехал бай на быстроногом скакуне серо-стальной масти. Конь всегда стоял в подвальной конюшне, и бай садился в седло разве только два или три раза в год. Белые нежные копыта коня не переносили твёрдой каменистой дороги, и потому басмачи не увели его. Убранство коня превосходило всякие описания. Вплетённые в его челку и гриву бирюзовые камни соперничали голубизной с небом, нижний потник из тканого шёлка сиял пурпуром, верхний, покрытый золотым шитьем, поражал тонкостью богатого узора. Из-под бархатной подушки с изумрудными кистями выглядывало седло с золочёным сидением и лукой, а фигурные стремена казались выкованными из золота. Шёлковые подпруги, покрытые серебряными бляхами уздечки, нагрудник, нахвостник, изящные тумары-талисманы от сглаза, от болезней, от падения с лошади довершали убранство байского коня. Сам Тишабай, ещё не оправившийся после пыток и потрясений, жёлтый и тощий лицом, восседал на коне с важностью, и казалось, что огромный живот его еле-еле вынесет тонконогий конь. Бай, стремясь, очевидно, показать свою важность, надел семь-восемь ватных с шёлковым верхом халатов и перепоясался семью-восемью бельбагами и, несмотря на прохладный утренний ветерок, обливался потом, сбегавшим на лоб из-под громадной чалмы.
Увидев приближающуюся кавалькаду, Тишабай ходжа скорчился, слез с коня на землю и, став посереди дороги, поднял руки к небу:
— Помоги, святой господин!
— Говори!
— Заступничества прошу от дехкан Курусая. Призываю бога в свидетели! Всю жизнь я был отцом курусайцев, а теперь подняли они со своим ревкомом, этим бунтарем Шакиром Сами, на меня дубину. От их злобы и зависти уже вода поднялась выше моей головы. Перестали слушать меня. Не платят долгов. Сколько недоимок скопилось за ними. Помоги, святой ишан! Я могу быть полезен твоему делу, ишан, имущество моё велико, — у меня сила.
Он изгибался в поклонах, прикладывая пальцы ко лбу и глазам.
Смотря в пространство перед собой, ишан сказал:
— Если бесталанный человек хвалится своими деньгами — он ослиный зад! Ты и так богат, бай. Захотела рыба в реке дождя, я вижу. Уходи!
— А, — удивился Тишабай ходжа, — я дам две сотни баранов для прокормления твоих мюридов, святой ишан.
Уперевшись руками в колени, Сеид Музаффар проговорил:
— Слушайте и повторяйте слова мудрых. Баязид Бестани изрёк: «Ты хочешь достигнуть желания? Тебе следует сделать два шага: один шаг прочь от мира, другой — прочь от желания». Послушай, бай доброе слово старика Бестани: откажись от зерна, чтобы спастись от силков. Но твой ум, бай, равен зернышку кунжута. Думал я, пожалуешься на Ибрагима-конокрада или на Батыра Болуша, или на других разбойников. Вот что они сделали с тобой. Вижу, правильно говорят: если бы доход увеличивался согласно знанию, то беднее всех были бы невежды, но невеждам посылают небеса такое богатство, что сотни ученых только руками разводят.
Сопя от натуги, бай с трудом выпрямился и глядел, поражённый, на ишана.
— Жаловаться? — пробормотал он. — Зуб хоть и прокусывает порой язык, но при всём том язык и зубы всегда останутся друзьями. Батыр Болуш обидел меня, но он свой... он мусульманин. С него я получу сам, всё найду... А Шакир-ревком кто? Большевик, кяфир. Помоги мне, святой! Эй, ишан, возьми, конь этот — твой!
— Жил ты, бай, сытно ел, двадцать слуг бежали перед тобой, всё селение держал в своём кармане, бай, а разума в тебе вот настолечко нет. Эй, уберите его. Лживые никому не угодны — ни богу, ни людям. Пойди к ревкому Шакиру, поклонись. Отдай дехканам землю. Она их, эта земля. Они напоили её своим потом. Смотри, желчь проступает на твоих щеках. Эй, прогоните его...
С диким воем мюриды погнались за обезумевшим Тишабаем ходжой, нахлестывая его плетками и нагайками, и через минуту исчезли в облаке пыли.
Ишан поискал кого-то глазами. Как раз в это время из скал выскочил всад-ник на взмокшем коне и, не слезая с седла, наклонился к самому уху ишана и что-то тихо заговорил.
Отпустив его взмахом руки, ишан повернулся к Токсабе Бадреддину.
— Ложь и коварство неотделимы. Кто тебя подослал, не знаю. Горе тем, кто станет мне на моем пути!
И небрежно через плечо распорядился:
— Заставьте его замолчать!
Он не обернулся на отчаянный вопль, а продолжал свой путь, всё такой же невозмутимый и мрачный...
Если порыться в архивных документах того времени, можно проследить путь ишана кабадианского в дни, предшествовавшие крупнейшим событиям, потрясшим в в том году весь Восток.
Ишан не заботился ни об удобствах своих, ни своих людей, ни тем более коней. С упорством поистине поразительным, со скоростью невероятной и не по обычной караванной дороге, а по козьей тропе, сделав крюк к северу через перевал Сармантай, он держал путь прямо от кабадианских садов, через пустынные горы к мутно-жёлтому Вахшу. Ночью он зажег костры против Лягмана. Его уже ждали. В Лягмане зажгли ответные костры. До бледного рассвета шла по переправе возня, а утром ишан скакал через пустынную Вахшскую степь, обходя с юга Курган-Тюбе, где стоял сильный красноармейский гарнизон. Принимал пищу ишан в час завтрака у древних курганов Хан-Тю-бе. Поразительно увеличилось за ночь число его спутников. Все они сидели на крепких сытых конях. Командование Н-ской дивизия рассчитывало, что после шестидесятивёрстного перехода ишан остановится на ночлег у Хан-Тюбе, но ишан и его конники своими поступками напоминали древних кочевников, которые умели и обедать и спать в седле. Вечером с ишаном разговаривал на перевале Ташрабат командир 28-го кавалерийского полка Семё-нов. Но у Семёнова был с собой только взвод, и он счел за благо предупредить ишана о движении конных масс ибрагимовских всадников, намеревавшихся перехватить его с паломниками.
Где спал ишан ночью, что он делал — неизвестно. Во всяком случае, едва ли он много спал, потому что, когда солнце подрумянило Тушнионекие халмы, ишан принимал в свой отряд сотню добрых джигитов на резвых кулябских лошадках.
Здесь же состоялась встреча ишана с председателем ревкома селения Курусай Шакиром Сами.
Прослышав о том, что бай Тишабай ходжа пустился в путь навстречу ишану, Шакир Сами пошёл в конюшню и долго смотрел на единственного своего конька.
— Пришло время седлать коня, — вдруг громко проговорил старик.