Шрифт:
стремящихся к высокой цели.
Фирдоуси
Летом в Туткауле пусто. Здесь в котловине, окружённой высокими скалистыми утесами, очень душно. Жарища такая, что нечем дышать. Все уезжают, по возможности, в горы, где испокон веков находятся богарные пашни туткаульцев. Около Туткаула река Вахш пробивается через толщи конгломерата и мчится в глубоком каньоне к щели Пуль-и-Сангина. Буйные коричневые воды, все в ореоле седой пены, взметываются на наклонные пласты каменной породы, а затем с грохотом низвергаются в кипящий и гремящий котел. Ничто живое здесь уцелеть не может. Если против Нурека кто-нибудь из переплывающих на гупсарах реку чуть зазевается, его проглотит ненасытный Вахш, и даже костей никто не найдет. Сами забардасты — твердорукие силачи, не боящиеся ни холода воды, ни бешеной стремнины, — и те не решают-ся переправиться через реку даже в версте от громовой щели.
Дорога бежит по узкой полоске между каменистой стеной и ущельем. На повороте возникают высоким обрывом великолепные малинового цвета пласты отшлифованного до блеска песчаника. Стены речного ложа настолько сближаются, что сверху не видно ревущей воды. Огромная река, раскидывающаяся в верхнем плесе в ширь Днепра у Киева, сжимается горами в трубу шириной едва ли не в три сажени и исчезает на глазах. Ревущий поток почти уходит под землю. Вода клокочет и гудит где-то внизу, отчаянно вгрызаясь в грудь гор. Кажется, что можно перепрыгнуть через щель. Здесь, над Вахшем, перекинут единственный мост Пуль-и-Сангин, связывающий два берега. Ещё недавно мост служил источником обогащения каратегинского бека, так как здесь с каждого вьюка чиновники взимали теньгу, а с головы скота — четверть или полтеньги. Ниже моста течение Вахша остаётся всё таким же сумасшедшим, и над ущельем стоит, особенно по утрам, радуга в тумане мельчай-ших брызг.
Гриневич, невольно любуясь величием гор и дикого ущелья, трезво взвешивал стратегическое значение Пуль-и-Сангина. Он отлично понимал, что десятка метких стрелков достаточно, чтобы сдержать натиск на мост целого полка. Справа в этом месте, по краю долины, поднимается почти отвесный скалистый хребет, слева, в глубоком с вертикальными стенками ущелье, мчится буйный Вахш.
Узкая речная терраса и стала полем боя между передовыми частями бригады Гриневича и бандой Касым-бека, прикрывавшей отход энверовской армии. Касымбек использовал своё численное превосходство и, уверенный в полной обеспеченности своего тыла, смял проскочивших через Пуль-и-Сан-гин конников. Большинство из них только недавно пришло в Красную Армию.
К тому же, Сухорученко, недавно вновь назначенный комэском, поспешил, погорячился и ударил в лоб. Надеялся он на легкий успех, но не учёл, что басмачей под Туткаулом воглавляет умелый, опытный военачальник Касымбек, обороняющий, к тому же, владения свои и своего отца. Дрались басмачи за свою собственность отчаянно, и атаки красных конников захлебнулись. Понеся потери, Сухорученко отступил к Пуль-и-Сангину. Эскадрон оказался в мешке на левом берегу. На узком деревянном мосту, носящем почему-то название «Каменный», образовался затор.
— Организуй оборону, не пропускай к мосту, пока не выведут раненых, — приказал подоспевший к концу боя Гриневич бледному, израненному Сухорученко. — А я посмотрю, что там, на том берегу.— Он переехал через мост и, не разбирая дороги, по камням, скалам галопом поскакал под пулями, пропуская мимо себя потрёпанных, ошалевших бойцов, окончательно растерявшихся в непривычной обстановке среди гигантских скал, осыпей. Более опытные бойцы залегли в укрытиях и пытались остановить напирающих массами, обезумевших от радости и победы касымбековцев. Сухорученко, уверенный в несокрушимости своего удара, не обеспечил отхода. Положение становилось отчаянным. Пулемёт, как назло, заело, и над столпившимися среди валунов ранеными бойцами висла смертельная опасность. С обнажёнными клинками, с ножами в зубах, с воем и воплями «алла, алла!» басмачи ползли по скалам, лезли, рвались к мосту.
Заставив своего Серого карабкаться по козьим тропкам, Гриневич взобрался на господствующий над долиной утёс. Отсюда он сразу же оценил обстановку. Мысль его работала стремительно. Приходилось принимать решение мгновенно. Шагах в двухстах внизу, в знойных струйках, поднимавшихся над согретыми камнями, он уже видел искажённые, возбужденные лица басмачей; на пиках колебались черно-красные, лохматые страшные комья. «Головы наших...» — вздрогнул Гриневич. Вверх по обрыву карабкалось несколько красноармейцев, таща на поводу коней. И, временами останавливаясь, с руганью посылали пули вниз в гущу басмачей.