— Неужто так ценит?

— Месяц от месяца дороже любимец становится. А ты — Потемкин!

— Видишь, а певца «Фелицы» государыня, несмотря на все мои грехи, вспомнила. Устно велела в Сенате распорядиться, чтобы дело мое решенным считать, а в каком смысле — неизвестно. То ли виновным посчитать, то ли оправдать вчистую. Сегодня и вовсе повеление, опять же устное, передано мне было на обед к государыне явиться.

— Поздравляю, брат! Это ли не победа?

— Лучше бы назначение…

— Мало ли лучше! Да ты теперь сам себе любую должность выберешь. Подумай наперед да между делом государыне и подскажи. Не теряйся, Гаврила Романович. Смелость города берет, а уж второй раз такого приглашения наверняка не удостоишься, поверь мне.

— Тут, знаешь ли, по чистой случайности с графом Николаем Ивановичем Салтыковым за обедом одним встретился. Знакомство шапочное, а дернул черт за язык, разговорился я, дурак, все свои беды и выложил.

— А про приглашение государыни упомянул? Тогда не казни себя. Николаю Ивановичу такая милость императрицы всего дороже. В его глазах одним им ты прав со всех сторон.

— Да я не о нем сказать тебе хотел. На обеде Салтыков с адъютантом своим был. Такой красавец, что и на поди. Чистый Аполлон в гвардейском мундире. Где только таких выращивают?

— Так это Зубов Платон. У них все семейство такое — видное. Четыре брата и сестра — глаз не оторвешь. А вот папаша, хоть и захудалый дворянчик, в гору пошел. Благодетеля своего Николая Ивановича который год обкрадывает — поместьями своими тот его управлять назначил. И так ловко шельма плутует, что граф еще его и благодарить за верную службу не успевает. Всех сыновей ко двору представил. Остальные-то братья побойчее, а Платон поскромнее будет.

— Обходительный молодой человек — ничего не скажешь. Так вот он с великим вниманием горестную повесть мою слушал, а потом так это скромнехонько подошел. Говорит, стихи мои все наизусть знает, великим поэтом почитает. И вот теперь не то что присоветовать — такое, мол, ему бы и в голову не пришло, — а так просто, мысль у него мелькнула, может, на пользу мне пойдет.

— Ишь ты, мысли у него! Да еще к тебе с таким подходить!

— Погоди, погоди, Львовинька, не так все дурно, как тебе подумалось. Подсказал он мне другую «Фелицу» написать да государыне и преподнести, тогда, мол, все мои беды разом разрешатся.

— Гляди-ка, неглуп молодец, совсем неглуп тихоня.

Обуховка. Дом В. В. Капниста. В. В. Капнист, П. В. Капнист.

— И что же, на твой взгляд, царица, братец? Что она себе думает, когда во французской державе такое деется? Ты же только что из столицы, Василий Васильевич!

— Многого от меня хочешь, Петруша. Во дворец я не вхож. Через фаворита тоже ни до чего не добрался, да и перемены там великие.

— Политические? Не слыхал.

— Какие еще политические! Человеческие, братец. Все к тому идет, что флигель–адъютант меняться будет.

— Тебе-то что за печаль альковными делишками заниматься?

— Только та, что во всех сих великих огорчениях мой доклад так до государыни и не дошел. Как имели мы со стороны Потемкина притеснения великие, так и будем иметь.

— Вот что я тебе, братец, скажу. Все-то вы на палку глядите, что вас по хребтам охаживает, а в чьих руках палка — и подумать не хотите. Потемкин твой — всего только палка и верно службу свою служит. Как же ты на него жаловаться собираешься!

— Не может того быть, чтобы ради интереса государственного императрица на такой его разбой снисходительно глядела.

— А какая разница — он ли, другой ли? Результат один будет. Вот французы — те всерьез за дело взялись. Глядишь, и толку добьются. Много ли ты про них знаешь?

— Про Генеральные штаты знаю.

— Что есть такие, и все? Ты лучше послушай, какие дела там твориться стали. Из того и свои примечания делай — пригодятся. Депутаты Генеральных штатов как составились? На тысячу двести депутатов адвокатов ни много, ни мало двести человек! Вот поди ты с ними потолкуй. Приходских священников столько же. Да и ихнее третье сословие немало дворян и духовных выбрало — кому доверились.

— А дворянство что ж, согласилось?

— Сам знаешь, не могло такого случиться. Открылись Генеральные штаты в Версале 5 мая, и не одна неделя ушла на пререкания — как заседать: по сословиям или всем вместе. Третье сословие на последнем стояло, а привилегированные ни в какую.

— У нас бы также было.

— Да уж сомневаться не приходится. Только ихнее третье сословие по подсказке сочувствующих им дворян что придумало: 17 июня объявило себя национальным собранием. Почему бы, спрашивается, и нет. Ведь их 96 процентов населения выбирало — их и верх должен быть.

— Ушам своим не верю.

— Верь — не верь, а только к третьему сословию приходские священники присоединились, а то и кое-кто из дворян. Каково? Вот они-то все собрались в Зале игры в мяч и поклялись друг другу не расходиться и собираться всюду, где только возможность будет, пока их Франция не получит прочного государственного устройства. Понятно, что зал ихний тотчас же заперли, и следующий раз им пришлось собраться в церкви, но согласно общей клятве.