Любочка.

Вся голова такъ по сихъ поръ въ крови, такой ужасный.

Иванъ Михайловичъ.

Что жъ вы смотрли? Вдь это ваше дло. Чтожъ староста?

Прикащикъ.

Къ старшин ухалъ.

Иванъ Михайловичъ.

Хорошо, очень хорошо![245]

Прикащикъ.

Да что, Иванъ Михалычъ, съ этимъ народцемъ служить никакъ невозможно-съ. Нынче опять ночью дв веревки украли. Шиненыя колеса было утащили, спасибо углядлъ. Сколько разъ приказывалъ эапирать — не слушаютъ-съ. A вдь зa все я отвчать-то долженъ. Я, кажется, старался, своей, кажись, крови не жаллъ. Ужъ сдлайте такую милость — меня увольте.

Иванъ Михайловичъ.

Чтожъ ты, братецъ, однако!

Прикащикъ.

Нтъ, ужъ сдлайте такую милость, я не могу.

Иванъ Михайловичъ.

Что вы, шутите врно? Какъ же это возможно, въ самую рабочую пору?

Прикащикъ.

Воля ваша-съ, Иванъ Михалычъ, а я вамъ не слуга. Старался я, сколько могъ. Только грхъ одинъ съ этимъ народцомъ. Увольте.

Иванъ Михайловичъ.

[246]Вотъ и хозяйничай! (Ходитъ въ волненіи. Останавливается передъ прикащикомъ.)Свинья ты! Какъ же вы полагаете, что можно напутать, нагадить да въ самую рабочую пору уйти?

Прикащикъ.

Что жъ длать!

Иванъ Михайловичъ.

Вонъ! Только рукъ марать не хочется. Нтъ, это разбой. Это чортъ знаетъ что такое! (Ходитъ.)

Марья Васильевна.

Вдь я говорила, что они теперь вс уйдутъ.

Любочка.

А ты бы, папаша, вольнымъ трудомъ. Анатолій Дмитріевичъ говоритъ, что это лучше.

Иванъ Михайловичъ.

Ну васъ къ Богу! Мелютъ, не знаютъ что. Завязать глаза, да бжать! Все раскрыто, развалено, тащутъ, крадутъ, никто ничего не работаетъ! Мальчишки старшихъ учатъ. Вс перебсились. Вотъ-те и прогрессъ!

Катерина Матвевна.

Тутъ есть, по моему, причины, глубже коренящіяся въ отношеніи строя народной жизни.[247]

Иванъ Михайловичъ.

Отстаньте вы, ради Христа! [Къ прикащику]Чтожъ, вы останетесь? Я васъ прошу остаться. Пойми, что я не могу пріискать теперь вдругъ другаго.

Прикащикъ.

Никакъ не могу-съ, у меня и мсто есть.

Иванъ Михайловичъ (сердится).

Хорошо, такъ ты думаешь, что ты такъ со мной раздлаешься? Разбойникъ! Хорошо. А въ станъ!

Прикащикъ.

Не смете-съ, нынче ужъ это прошло время.

Иванъ Михайловичъ.

А, не смю? (Схватываетъ его за шиворотъ.)

Марья Васильевна (вскакиваеть).

Jean! Иванъ Михайловичъ, что ты! Меня пожалй!

Иванъ Михайловичъ.

Нтъ, я съ тобой раздлаюсь по своему. Пойдемъ, каналья! (Ведетъ [его] къ двери.) Марья Васильевна и Любочка уходятъ.

ЯВЛЕНИЕ 8.[248]

Входитъ Венеровскій.

Венеровскій.

Вотъ и я явился къ вамъ, — руку!

Иванъ Михайловичъ.

Нтъ, это невозможно! что длать?

Венеровскій.

А у васъ что? Житейское? Что жъ, хорошее дло. — Xe, хе, xe!

Иванъ Михайловичъ.

Нтъ никакихъ средствъ! вотъ человкъ, облагодтельствованный мною, отпущенъ на волю до манифеста, землю подарилъ. Управлялъ имньемъ и теперь вдругъ, безъ всякой причины...

Венеровскій.

Не хочетъ продолжать служенія, хе-хе! что жъ, дло извстное. Хотлось бы его побить, помучать, пожечь на тихомъ огн, да нельзя, — чтожъ длать! Это дурная сторона вольнаго труда. —

Иванъ Михайловичъ.

Ну, да чортъ съ нимъ совсмъ! [Къ прикащику.] Ступайте, сдайте старост. Я самъ приду. — [Прикащикъ уходитъ.]

Венеровскій.

Ей Богу, вотъ на васъ любуешься, Иванъ Михалычъ. Какъ вы себя ломаете. Это сила! Да, сила. А еще называютъ васъ ретроградомъ, — хе, хе!

Марья Васильевна.

Чаю или кофею хотите со сливками? вотъ блый хлбъ, масло.

Венеровскій.

Merci. Ну, а вообще, какъ вольный трудъ? — я подъзжалъ, видлъ: кипитъ работа — хе, хе! Идетъ?

Иванъ Михайловичъ.

Ахъ, не спрашивайте! Идетъ, да вотъ этакія непріятности. Вы какъ?

Венеровскій.

Да мы что, — ничего, работаемъ понемножку. Все это грязь губернская давитъ, душитъ. Кое какъ боремся.

Иванъ Михайловичъ.

Ну да, да.

Венеровскій.

Все подвигаемся, все понемногу; вотъ вчера школу открыли для дтей золотыхъ длъ мастеровъ. Выхлопотали помщенье, все; кое какъ собрали деньжонокъ по купцамъ на книги. Идетъ ничего. Вы прізжайте какъ нибудь съ Любовь Ивановной посмотрть. Интересно. —