Я как раз собирался принести ей мои извинения, когда она вдруг поцеловала меня — поцеловала страстно. Ее мягкие губы пахли клубникой. Она приоткрыла их, и я ощутил у себя во рту ее игривый язычок. Мягкая сладость. Она не сильно отличалась от юного Салаи. Последний раз мы с ним были близки в тот летний день в Чезене. Закрыв глаза, я представил его рядом со мной. Ее поцелуи стали еще более пылкими, потом она произнесла мое имя, и я открыл глаза — ее глаза смотрели так, словно ей хотелось проглотить меня целиком.

— Я очень люблю вас, Леонардо.

Нервно сглотнув, я пробежал взглядом по странным изгибам ее тела, изящным формам, безупречно гладкой коже, постигая и видя жар ее плоти, а под ней — жилы и кости, и пульсирующие органы, лабиринт вен и артерий, а в нижней части тела — сокровенное лоно, подобное голодному рту, темной пещере, сравнимой по размеру с материнским чревом, женщина наделена самыми большими гениталиями, таких нет ни у одного другого вида животных…но тут из-за закрытой двери послышался смех Салаи, я ощутил холодок сквозняка, проникавшего в незакрытое ставнями окно, и мое возбуждение пропало.

Вежливо, принося извинения, я высвободился из ее рук. Прошептал ей, что непозволительно забылся и что, вероятно, наше уединение безрассудно, поскольку мы станем причиной злобных сплетен… возможно, угрожающих жизни сплетен — и что в любом случае мне сегодня еще предстоит куча дел и…

К моему изумлению, она улыбнулась — мило, кротко, загадочно:

— Я понимаю. Сейчас мне пора удалиться. Но… не могла бы я увидеться с вами завтра? Леонардо, я не хочу, чтобы вы исчезли из моей жизни… так внезапно…

— Конечно, — согласился я, не имея на самом деле желания продолжать общение. — Но завтра я работаю за городскими стенами — занимаюсь картографией, как вам известно.

— Я могла бы помочь вам, — вспыхнув, предложила она. — Если вы, разумеется, не возражаете.

Я обдумал ее предложение. Не слишком заманчивая идея. Такая помощь только замедлит ход моих дел, отвлечет от достижения цели. Но в ее глазах светилась лишь слабая надежда… и у меня не хватило сил разрушить ее отказом. Поэтому я ответил:

— Да, если вы хотите. Но я ухожу рано утром. Еще до рассвета.

— Загляните ко мне, — попросила она. — Я буду готова.

Наш поход проходил в сумеречной рассветной изморози, при каждом выдохе из наших ртов вылетали светлые облачка пара. Оба мы утеплились, дополнив обычную теплую одежду меховыми головными уборами и шарфами. Город еще спокойно почивал почти в полном безмолвии. Наше продвижение сопровождалось постоянным пощелкиванием странного деревянного механизма (его название я, к сожалению, не запомнила), который Леонардо тащил по земле и время от времени, останавливаясь, записывал что-то в синюю тетрадочку.

Мы миновали охрану у ворот — взглянув на выданную Леонардо герцогскую грамоту, стражники почтительно поклонились и углубились в окрестные трущобы, квартал обветшалых мазанок, притулившихся под городскими стенами. Воздух насыщали запахи пота и экскрементов, и я невольно скривилась, вдохнув мерзкую вонь. Леонардо вытащил из кармана носовой платок и передал его мне. Вышитый шелковый лоскут цвета слоновой кости.

— Приложите его к носу, — прошептал он. — Он пропитан лавандовой водой.

Не успел маэстро договорить, как к нам подбежал мальчонка и молча протянул руку.

— Ты голоден? — спросил Леонардо.

Мальчик кивнул. Точно волшебник, да Винчи вытащил из того же кармана яблоко и вручил его ребенку, который с жадностью впился в плод зубами и, подкрепляясь на ходу, последовал за нами с преданностью обретшего надежду бродячего пса.

По мере нашего продвижения домики сменились палатками. Вьющуюся между ними слякотную дорожку прорезали мутные лужи и оставленные колесами колеи. Я поплотнее прижала платок к носу. Палатки подрагивали на ветру.

— Должно быть, в них очень холодно спать, — заметила я.

Леонардо кивнул. Потом он обернулся к мальчику, уже доевшему яблоко, и опустился на колено, так что их лица оказались на одном уровне.

— Ты живешь в одной из этих палаток? — мягко спросил он.

Мальчик кивнул.

Леонардо снял длинный шерстяной шарф и обмотал его вокруг детской шеи.

— Он будет согревать тебя по ночам, — добавил мастер.

Ребенок по-прежнему хранил молчание и даже не улыбался. Он только внимательно смотрел: сначала — на шарф, потом — на отдавшего его человека. Но тут же вновь протянул руку, словно это был единственный знакомый ему жест.