Впечатления от американской действительности нашли отражение в дальнейшем поэтическом творчестве Ленау. Это и суровая природа Северной Америки («Первобытный лес», «Ниагара»), и трагическая судьба индейцев («Три индейца», «Уход индейцев»). Негативная оценка американской действительности означала вместе с тем отказ от всяких надежд на преобразование европейской жизни.

Пребывание в Новом Свете, заявил поэт, «излечило его от химер свободы и независимости».

Годы 1834—1837 — период глубокого духовного кризиса Ленау, который можно было бы назвать периодом социального пессимизма. Само сочувствие демократическим движениям сочетается с неверием в их перспективы. Исследователи, в частности, сравнивают стихотворения на польскую тему, написанные до поездки в Америку и по возвращении («Польский беженец», 1833 и «Два поляка», 1834). Их разделяет резкая грань — утрата надежды. В последних стихах — бежавший из Польши участник восстания бродит по аравийской пустыне «без цели и без отечества». И сам поэт чувствует себя одиноким, подобно польскому изгнаннику.

С периодом кризиса связаны две большие поэмы Ленау: «Фауст» (1836) и «Савонарола» (1837). В письмах к друзьям поэт объяснял, что его не смущает тот факт, что «Фауста» написал Гёте, ибо, по его словам, тема Фауста — «общее достояние человечества». В известной мере героя Ленау можно назвать романтическим Фаустом, однако не в том смысле, как это говорится часто о Манфреде Байрона, который остается титаном. Фауст Ленау в сравнении с названными героями Гёте и Байрона мелок, истеричен, действия его лишены какой-нибудь ясной цели, поступки не всегда логичны, а преступления, которые он совершает, не имеют никакого оправдания. Поэтому Фауст у Ленау не является трагическим героем. В первых эпизодах поэмы он показан в сомнениях и поисках, однако после встречи с Мефистофелем быстро утрачивает свои высокие цели: он действительно продает душу черту и логически становится в финале его жертвой.

В лиро-эпической поэме «Савонарола» изображена Флоренция конца XV в. Следуя историческим источникам, Ленау воссоздает образ религиозного фанатика, требовавшего отказа от того языческого культа земных радостей, который утверждали гуманисты Возрождения. В поэме развиваются и углубляются противоречия, уже сказавшиеся в «Фаусте». Поэт не щадит папского Рима и устами своего героя обличает продажность, лицемерие, коварство и жестокость высших церковных сановников. Но он разделяет религиозный пафос своего героя, восхищается им и завершает поэму апофеозом в честь мученика за веру, проповедью религиозного отречения. Многие прогрессивные современники, в частности левогегельянские критики (Р. Пруц), резко осудили поэму.

В поэме «Савонарола» наиболее полно выражены кризисные настроения 1833—1837 гг., вместе с тем она знаменует собой завершение этого трудного для поэта периода. Зимой 1837—1838 гг. Ленау, продолжая поиски ответа на волнующие его вопросы, углубляет свои представления об идейном движении эпохи. Полемика его с левогегельянцами объяснялась не только давлением консервативной среды, но и недостаточной осведомленностью. Он начинает серьезно интересоваться философией Гегеля. Влияние Гегеля было важно для преодоления поэтом религиозной метафизики, которая долгие годы давала о себе знать в его лирике и нашла отражение в «Савонароле». Философия Гегеля помогла представить мир в единстве, в движении, в борьбе, содействовала снятию противоречий, казавшихся прежде неразрешимыми, — таких, как человек и природа, жизнь и смерть. В это время Ленау написал одно из программных своих стихотворений «Бюст Бетховена» (1840). Бетховен для Ленау — универсальный гений; однако его универсальность существенно отлична от универсальности Гёте в понимании, например, Ф. Шлегеля. Ленау воспринимает великого композитора как воплощение не всеобщей гармонии, а трагических конфликтов современности. Ленау сказал однажды: «Моцарт может говорить на детски-нежном языке ангелов и поднять нас на небо, Бетховен говорит дерзким языком титана и призывает нас штурмовать небо». В стихотворении «Бюст Бетховена» отражены разные грани мироощущения поэта — от борьбы до примирения, от отчаяния до веры; здесь органично сливаются непреодоленная мировая скорбь и нарастающий бунт. В этом Ленау близок Байрону.

В Германии начало общественного подъема, предшествующего революции 1848 г., датируется 1840 г. Ленау внимательно следит отныне за выступлениями немецких мыслителей. Известно, что книга Фейербаха «Сущность христианства» находилась в библиотеке Ленау, и отзвуки ее ощутимы в ряде стихотворений поэта. Так, стихотворение «Преображенный мир» (1843) современная критика сопоставляет с первой главой написанной почти одновременно поэмы «Германия. Зимняя сказка» Гейне. Оба поэта выражают фейербаховскую мысль о том, что человек должен строить свое счастье здесь, на земле, не ожидая наград «по ту сторону» жизни. Новое, более глубокое понимание места человека в природе, основанное на признании материальности мира, получило отражение в поэтическом цикле Ленау «Лесные песни» (1843).

Перелом в мировоззрении Ленау, происшедший на рубеже 30—40-х годов, позволил ему создать замечательную историческую поэму «Альбигойцы» (1842), которая знаменовала собой вершину его творчества. Сначала Ленау увлекся идеей написать трилогию из истории Реформации в Чехии и Германии: «Гус», «Ян Жижка», «Гуттен», — но написал только небольшой отрывок о последних днях Яна Жижки. Отказавшись от идеи трилогии, он обратился к трагической истории подавления альбигойской ереси папой Иннокентием III в начале XIII в. Ленау назвал свою поэму фресками. В этих сценах-фресках выписаны колоритные характеры эпохи, передана во всей сложности ее идейно-политическая борьба. В открывающей поэму «Ночной песни» утверждается новый взгляд Ленау на поэзию и поэта. Спор между ненавистью и христианской любовью в душе поэта завершается ясным и твердым выводом: «Мир нуждается в оружии. Улыбкой любви нельзя справиться с нуждой мира». Позиция Ленау по отношению к папскому Риму, организовавшему карательную операцию против еретиков, бескомпромиссна. В мужественных альбигойцах он видит не мучеников веры, а прежде всего борцов за истину и справедливость. Альбигойцы представляются ему самыми ранними борцами за высокие идеалы человечества. Их борьба вписывается в цепь других переломных событий европейской истории: гуситское движение, Реформация, Тридцатилетняя война и так далее вплоть до Французской революции. В поэме «Альбигойцы» Ленау поднимается до революционно-бунтарской ноты.

«Альбигойцы» вызвали совсем иную реакцию, чем «Савонарола». Швабские романтики, стоявшие на консервативно-охранительных позициях (с ними Ленау связывали многолетние личные дружеские отношения), выразили недовольство новой поэмой. Но демократическая немецкая критика горячо приветствовала австрийского поэта, восприняв «Альбигойцев» в русле той политической поэзии, которая переживала подъем в Германии начала 40-х годов и знаменосцем которой был Г. Гервег.

Последнее крупное произведение Ленау — драматическая поэма «Дон Жуан» (1844, опубл. 1851). Здесь также получает своеобразное преломление идея посюсторонности человеческого счастья, столь важная для поэта, преодолевшего христианский дуализм. Ленау рисует своего героя не легкомысленным соблазнителем, а человеком, ищущим в каждой женщине воплощение вечноженственного. Этот дух познания придает герою фаустовские черты. Вместе с тем ему присуще романтическое ощущение разлада между идеалом и действительностью. Нетрадиционно мотивирована и гибель Дон Жуана: не возмездие настигает его за грехи, а он сам принимает безоружным смерть от своего противника именно потому, что разочарован и устал от безуспешных поисков идеала.

В историю австрийской и немецкой литературы Ленау вошел как трагический лирический поэт. Его излюбленный герой — личность одинокая, мятущаяся, раздираемая противоречивыми чувствами, то ощущающая себя жалкой, беспомощной щепкой в потоке волн, то бросающая вызов неустроенности окружающего мира и бунтующая против него. В этом смысле лирика Ленау — одно из самых ярких выражений романтического мироощущения.

Своеобразие австрийской литературы едва ли не ярче всего проявлялось в драматургических жанрах. А драматургия развивалась в органической связи с театральной традицией, которая в Австрии была богаче и многообразнее, чем в других немецких землях. Импровизации в народных театрах нередко строились на злободневных репликах, потому в 1770 г.