— Я тоже пока не могу сказать ничего определенного, — вздохнул Виктор Иванович. — Нужно осмотреть место происшествия, поговорить с пострадавшими, вообще со свидетелями. В том числе и с женой.

Километры пустынного шоссе отскакивали назад все с той же сумасшедшей скоростью; давно уже «Волга» мчалась по асфальту с двухсторонним движением, но лишь однажды промелькнула встречная машина, какой-то громоздкий, с тентом, грузовик. И вот уже — развилка, поворот направо, еще более узкое и но такое ухоженное шоссе районного значения, — слабые огни впереди, станция, железная дорога, — конечная цель их рискованной гонки.

— За пятьдесят минут долетели, Виктор Иванович, — сказал водитель, вероятно стремясь хотя бы этим облегчить переживания подполковника, и Русанов понял это, через силу похвалил парня:

— Спасибо, Женя. Ехали мы классно.

«Волга» вкатилась на пристанционную, ярко освещенную площадь, где толпились уже машины милиции, «скорой помощи», пара мотоциклов с коляской, какие-то люди. Поезда не было, на путях одиноко стоял изуродованный взрывом вагон — черная дыра зияла у него в боку, на нее страшно было смотреть.

Чекисты выскочили из машины, и Русановы тут же услышали тревожный, плачущий, до боли знакомый голос, раздавшийся из открытой двери «скорой помощи»:

— Витя! Сережа! Я здесь!

Они бросились на голос и увидели Зою лежащей на носилках, с перебинтованной ногой, кое-как, наспех одетой — в халате, простоволосой, прижимающей к груди сумку. Она плакала нервными, потрясенными слезами, и голос ее был другим, обессиленным и больным, и глаза глубоко запали в черные глазницы, и руки не знали ни секунды покоя.

— Зоя!

— Мама! Что у тебя с ногой?

— Ударило меня какой-то железякой… Или полка верхняя оторвалась, я не знаю… — Зоя плакала теперь навзрыд, всхлипывала, ловила руки мужа и сына, прижимала их к себе и постепенно, медленно успокаивалась. На соседних носилках лежала еще одна женщина, у нее были забинтованы голова и правая рука, она тоже плакала, рассказывала Русановым:

— Ой, как страшно-то было, милые вы мои. Спим, вдруг — бах! — грохот, огонь, крики, стоны… Страсть божья! Да что же это делается на белом свете?! Люди с ума посходили, готовы друг дружку изничтожить.

— Это не люди! — сурово сказал Русанов-старший. — У них ничего человеческого не осталось.

«Скорую помощь» обступили пассажиры из других вагонов, раздавались гневные выкрики.

— Стрелять таких сволочей надо! На центральных, площадях городов! По телевизору показывать!

— Куда же вы, милиция, смотрите?!

— Да им самим достается. Вон, говорят, жена чекиста…

— Ну вот, хоть теперь они за преступников возьмутся.

— Да, жди. Где теперь этого мерзавца найдешь?

— Найдут. Подложил ведь кто-то.

— Подложил, подонок, никого не пожалел. Ух, знать бы — кто?!

— Узнаешь, погоди.

Виктор Иванович попросил людей освободить дорогу для «скорой помощи» — надо было последних, легкораненых везти в больницу. Зоя, прощаясь, попросила днем же, после осмотра врачами, забрать ее домой.

— Хорошо, Зоя, хорошо. С тобой будет Сергей, а я за вами заеду или пришлю машину… Нам сейчас нужно работать, искать преступников. Ты ничего не заметила подозрительного, Зоя? Может, потом, когда я ушел?

— Н-нет, н-нет, — трясла она головой. — Все люди как люди. Приходили, уходили… Ну, на кого тут подумаешь?1 Мелькнул какой-то типчик, что-то уж больно торопился… Как раз в соседнем купе. Но я подумала: провожал кого-то, вещи заносил. Или сам в этом купе ехал. А там, оказывается, одни женщины ехали. Две из них погибли. Седая такая, пожилая. А другая — помоложе. Одной — руку оторвало, ее сразу увезли. А мы, кого полегче ранило, ждали. Я сразу начальнику поезда сказала, чтоб позвонил дежурному по вашему управлению, номер дала.

— Правильно сделала, Зоя, молодец. А парня того, что заходил в соседнее купе, ты могла бы вспомнить?

— Н-не знаю, вряд ли. Я его в основном со спины видела…

— Извините, ехать надо, — сказал врач «скорой помощи» и велел фельдшеру закрыть заднюю дверь машины.

Сергей осторожно примостился у ног матери, и «скорая» тут же быстро укатила.

А Виктор Иванович с Коняхиным и Кубасовым, в сопровождении работников милиции пошли к вагону. Милицейский капитан — тощий, высокий человек — рассказывал на ходу: