Кивнув, он выходит, оставляя нас наедине, и, право же, я никогда еще не был так близок к тому, чтобы в осколки расколотить многолетнюю дружбу.

– Ну что ж, - сообщает Пелл, проследив взглядом закрывающуюся дверь, - это разумно, не пытаться прыгать выше собственной головы. Ты хотел, чтобы я проверил, не совсем ли он безнадежен?

Что Эрик не безнадежен, я знаю без тебя и хотел бы привести зарвавшегося вояку в чувство холодностью интонаций, но умению держать удар фехтовальщиков учат в первую очередь.

– Хотел проверить твою, дружище, наблюдательность, - безмятежно отвечаю я, - каковы твои выводы?

– А мне стоило заметить что-то особенное?
– пожав плечами, интересуется он.

– Хочешь сказать, ты не заметил, как он держит спину?
– удивляюсь я вполне невинно.
– Ты же мне когда-то хвалился, что по походке бойца, входящего в зал, легко определишь количество стычек, в которых он побывал.

Пелл отпивает чая, ставит чашечку на край подставки из душистого дерева.

– А, ты об этом, - слишком небрежно отвечает.
– Да, зажат чересчур. Что-то я читал у наших мудрецов про пагубный эффект барраярской выправки.

– Это не выправка, - качаю я головой.
– Или, по крайней мере, не только она. Если забыть о зажатости и недостатке опыта, он показался тебе потенциально неплохим фехтовальщиком?

– Да, - соглашается Пелл рассеянно, но без колебаний, - у него могут быть перспективы: лет через десять усердных тренировок. Он наблюдателен и не бездарен, но даже твой сын держит оружие в руках крепче.

Полагаю, этот сомнительный комплимент мне стоит принять на свой счет, оставив на долю Эрика поздравления с выздоровлением. О чем я и сообщаю, и теперь наступает мой черед скрашивать молчание чаем.

– Болел?
– переспрашивает Пелл, покачивая оставшийся глоток с мельчайшей чайной пылью на дне чашки.
– Проблемы с адаптацией или прививки не сделал вовремя?

Предположение отчетливо отдает традиционным неудовольствием человека, считающего инфекционное заболевание вызовом роду человеческому и результатом личной глупости заболевшего.

– Что ты, - качаю я головой.
– Раздробленный поясничный позвонок и полгода без лечения.

Стоило сказать это хотя бы ради того, чтобы увидеть, как широко умеют раскрываться обычно суженные карие глаза.

– Полгода?
– недоверчиво переспрашивает Пелл.
– Ваша семья никогда слишком не интересовалась медициной, но все равно со стороны твоего брата запускать этот случай было слишком. Если ты ничего не путаешь, твой младший должен ходить по дому с палкой и не переступать порог этого зала.

– Полгода, - подтверждаю я.
– Ничего не хочешь изменить в своем прогнозе, Бойцовый? Учти, барраярцы живут меньше - следовательно, делают все быстрее.

– Ах, конечно же, и шестимесячные дети у них уже кусают сырое мясо, - саркастически соглашается он, однако уверенности под этой колкостью немного.
– Поживем-увидим. Ты всегда любил трудные задачи, Иллуми, но эта может не иметь решения. Сделать из инвалида фехтовальщика и из барраярца - члена своей семьи... тебя спасет разве что упрямство.

– Благодарю за комплимент, - отвечаю в тон.
– Мне действительно хотелось бы, чтобы время от времени с ним фехтовал и ты. Так он восстановится быстрее. Впрочем, я сомневаюсь в том, что эта затея не закончится лазаретом, если вы приметесь при каждой встрече заново переигрывать войну.

– Что ж, немного поучить его фехтованию и смирению было бы полезно, - парирует уязвленный Пелл, и мне приходится поправить сказанное.

– Фехтованию. Я буду тебе очень благодарен, если им ты ограничишься, друг мой.

– Я - ограничусь, - веско сообщает оправившийся от изумления Пелл.
– Второму он научится сам, если способен делать выводы. С виду он, кстати, обучаем. Хотя самолюбив не по способностям.

Ох, кто бы говорил о самолюбии... мы все трое хороши.

– Его врожденная гордость получила почву, - спокойно замечаю.
– Для члена моей семьи это нормально; я бы обеспокоился, случись иначе.

– Надо полагать, Хисока подбирал его именно по этому качеству?
– легко спрашивает Пелл. Мне приходится проглотить ярость, с некоторых пор полыхающую при упоминании имени братца.