– Не могли бы вы изложить мне свою версию произошедшего вчера... инцидента, господин Форберг?
– отступив от первоначального сближающего обращения по имени, просит психиатр.

Мерзавец выдерживает почти театральную паузу, прежде чем дает ответ, причем весьма здравый. Словно точно знает о неписаном законе, относящем аффективный суицид в разряд болезненных состояний, требующих контроля и лечения, иногда и принудительного.

– Сложившаяся у меня жизненная ситуация не согласуется с моими принципами, - заявляет он, - и ни то, ни другое я изменить не в силах. В таких случаях у нас принято уходить из жизни самому.

– Как видите, речевые и логические центры в полной сохранности, - комментирует Эрни.
– Как будто готовился объясняться.

А почему барраярец изменить свою жизнь не в состоянии, отвечать предлагается мне. И нести ответственность за причины его поступка.

– Ограничение личной свободы для фо... дворянина считается у нас серьезным оскорблением или обвинением в преступлении, - объясняет недавний лагерник. Кажется, он из той породы, что откусывает предоставленный палец по самое плечо. И, совершенно определенно, он не желает вспоминать о своем бывшем статусе. Сошло бы за стыд, если бы не казалось надменностью.
– Последнего я, насколько знаю, не совершал. К сожалению, я не могу потребовать удовлетворения за это оскорбление должным образом, поэтому мне остается только один выход.

– Он упорен, - негромко замечает Эрни.
– Обратите внимание, как тщательно он отрезает всякую возможность компромисса. Эксперт считает, что мягкие психотерапевтические методы себя не оправдают - они действенны лишь для тех, кто готов осознать как минимум наличие проблемы.

Что же, в таком случае, мне придется использовать методы жесткие. Может быть, не относящиеся к психиатрии, но при этом обязательно законные…

– И каковы ваши дальнейшие планы, господин Форберг?
– выслушав уже привычный мне список претензий, интересуется психиатр.

– Не знаю, - отвечает барраярец. Странно, неужто он еще не распланировал стратегию боевых действий?
– Я не готов дать ответ прямо сейчас. Я испытываю настоятельное желание поступить так, как требуют наши обычаи, а господин Эйри намерен мне в этом всячески препятствовать. Я не представляю, чем это завершится. Но, боюсь, ничем хорошим.

– Оптимистично, - подытоживаю. Эрни, остановив пленку, заново заваривает чай.
– Впрочем, я сам затрудняюсь с тем, чтобы найти в этом браке хоть что-то позитивное.

– По крайней мере, этот брак пристойным образом не связан с генетическим контрактом, - мягко возражает медик.

Он прав, но это, пожалуй, единственный из доступных аргументов. Чем мы провинились перед богами, что они решили подвергнуть Эйри такому испытанию? Я, безусловно, предаюсь недостойному унынию и жалости к себе, но что мне делать? Как я могу охранить барраярца от повторений подобных эскапад?

– Маловато для того, чтобы смириться с потерями, - кисло отвечаю. Я сейчас не только о барраярце, и Эрни это понимает.

– Буйным ваш родич мне не кажется, - чуть улыбнувшись, утешает он.
– Упрям, но не безнадежен, а упрямые хорошо выздоравливают. Меня как врача это качество устраивает.

Если бы упрямство было самой большой проблемой, которую Барраяр взвалил на мою семью в качестве контрибуции, я был бы счастлив, пожалуй. О чем и сообщаю; и Эрни, ставший слугой моего клана в страшный год, понимает, о чем я.

– Полковник рискнул жизнью в поисках воинской славы, и это была достойная участь, - с пристойной сдержанностью говорит он.

– Эта война была несчастливым выбором, но достойной попыткой, - следуя за собственными мыслями и убеждаясь в том, что для моей семьи война не закончена, эхом отзываюсь я.
– Не вина наших мужчин в том, что некоторые звери слишком дики, чтобы быть прирученными.

– И сдался нам этот заповедник!...
– вздохнув, соглашается Эрни.
– Понимаю, у гемов доблесть в крови, но стоила ли того ничтожная, дикая планета?
– И отдав дань политике, доктор возвращается к медицине: - Но для носителя диких генов состояние моего пациента вполне пристойно. Запущено, но ничего серьезного, не считая неприятности, с которой мы успешно справились этой ночью.

Поразительно. Я думал, он почти инвалид - судя по количеству шрамов, - но Эрни и вправду видней. Если он считает отметины, коих на барраярце больше, чем пятен на ягуаре, лишь неэстетичными косметическими дефектами, тем лучше. Внешность у Форберга, мягко говоря, не идеальна, но если взяться за исправление сейчас, он взбесится окончательно, в особенности, если эти метки носят ритуальный характер. В буквальном или переносном смысле: барраярец получил их, воюя с нами, и нелепо надеяться на то, что он по доброй воле захочет избавляться от следов своей так называемой доблести. Да и поймет ли он суть проблемы, если подобные дефекты у его народа считаются нормой вещей?