Когда дверь палаты распахивается без предупредительного стука и на пороге появляется знакомая фигура, то рефлексы срабатывают быстрее логики, и гем-лорд получает свой подарочек в упор. Ничего, от попавшего в плечо апельсина еще никто не умирал.

– Метко, - констатирует ушибленный после ошарашенного молчания.
– Долго тренировался?

– Нет. У меня и так хороший глазомер. Остальные примешь поодиночке или сразу заберешь пакет?
– интересуюсь мягко.

– Ты неблагодарен, - морщится гем-лорд так явственно, что стоит испугаться, не потрескается ли грим.

– Благодарить за то, что, - выразительно поведя плечами, - обездвижен твоими стараниями?
– Не самое комфортное положение для беседы.

Что-то мне подсказывает, что я лежу сейчас крепко связанный не случайно. Объяснению "это корсет, чтобы спина зажила нормально" я верю не больше, чем показной доброжелательности на раскрашенной синим, серебристым и черным физиономии.

– Ты и так чуть было не совершил непоправимого, - сухо усмехается мой новоявленный родственник и тюремщик.
– Случись что с тобой, и за очередной инопланетной комиссией дело не станет, а там и до скандала недалеко. Кое-кому очень хочется, чтобы так оно и было; у моей семьи хватает недоброжелателей при дворе. Глаз не сводят с любого достаточно древнего и богатого клана. А уж с того, где оказался барраярец...

– Понятно. Что для меня - вопрос жизни, для тебя - придворная игра в бирюльки, - язвительно комментирую. И то, какое мне дело до его политических игр? Максимум позитива, который я могу сейчас выжать из двадцатилетней ненависти к гем-лордам, - равнодушие. Но никак не забота о том, сколько очков конкретно этот клан отберет у соперников.

– Я учел бы твои желания, будь они хоть на гран увязаны с потребностями семьи, которой ты обязан служить, как и я служу. Я не могу позволить своему клану ничего, кроме полного благополучия, и отказаться от тебя, ничтожного, не потеряв лица, тоже не могу, - отрубает он.
– И что дурного ты видел от семьи, что готов так ее подставить? Или тебе все цетагандийцы на одно лицо?

Честно говоря, именно так: читать я умею разве что воинский грим, а там узор спиралей определял только ценность скальпа, не более. А сейчас меня больше волнует не то, чем различаются они, а то, в чем различие между ними и мною. Одна потайная мысль, что это различие сгладится - под влиянием чужого ли давления, моего ли собственного малодушия, - заставляет меня тянуться за пистолетом...

Откашливаюсь. В горле сухо, и носоглотку противно щиплет; последствия наркоза, что ли? Что примечательно, даже разозлиться мне сейчас всерьез не удается. Или испугаться, или затосковать. Общий эмоциональный фон ровный, мысли медленные и четкие. Что за цетагандийская дрянь гуляет сейчас в моей крови, не давая устроить тюремщику заслуженный скандал, и надолго ли это?

– Твой клан мне в лучшем случае безразличен. А к слову "цетагандиец" как таковому я знаю массу эпитетов, но большинство их - непечатные.

– Уволь меня от вашей дикой обсценной лексики, - обрывает меня, поджимая губы, гем-лорд.
– Это я уже слышал, но, признаюсь, недооценил тогда твое сумасшествие. Что будет следующим шагом в твоей войне? Подожжешь дом или опозоришь меня перед Опекунским Советом?
– Он с отвращением фыркает. Ну да, типичная цетагандийская логика: "подлый враг применил тактику выжженной земли, сам уничтожая свои города". Но дальнейшее меня удивляет. Словно щелкнул какой-то невидимый выключатель, и вместо очередной проповеди я слышу: - Хватит. Мне надоело воевать, и я хочу прекратить это немедленно. Перемирием, если ты, милитарист, понимаешь хотя бы это слово, - в холодном голосе слышится явная нотка скепсиса.

Хм, вот даже как? Перемирие, не капитуляция? Звучит так многообещающе: перемирие устанавливают только с равными. Мне, безусловно, никто не мешает отказаться даже от этого заманчивого предложения, если бы не назойливая мысль, что я так и не решил толком: веду я войну дальше или заканчиваю. Двадцатилетняя привычка - уже не вторая, а первая натура, но что делать, когда те, кого я уверенно считаю врагами, так же упорно долбят мне, что они - члены моей семьи? От такого свихнуться впору. И если война - то как это? Мыло на лестнице, тараканы в супе, пьяные песни под окном и связанными узлами рукава парадной накидки - глупое ребячество; гипотетическое намерение перерезать ночью всю семью Эйри - бессмысленное зверство...

– Подробности, - требую.
– Меня необходимость заключать сделку с цетом унижает, но в принципе я готов на нее пойти, - признаюсь неохотно. Похоже, голоса у нас обоих сейчас одинаково кислые. И ехидствуем мы, уступая свои позиции, похоже. Он - "что-то ты подозрительно логичен!", я - "что-то ты подозрительно кроток!". И злимся одинаково; его бесит мой простой вид, стрижка и шрамы, меня - его женские прически и клоунская раскраска на физиономии. Не иначе, родня. Тьфу.

И что бы хитрой беседе о семейных сделках начаться не тогда, когда у меня сотрясение мозга до конца не прошло?

– Полагаю, даже ты, - в объяснении цетагандиец никак не может обойтись без небольшой шпильки; ну и ладно, за мной не пропадет, - ... уже понял, что Эйри обязаны о тебе заботиться не только из соображений достоинства семьи, но и по закону. Ты обязан быть благополучен и лоялен.

"Лояльность" - "верность". Не для цетов словцо.
– Самое большее - выглядеть благополучным и не враждебным твоей семье, - поправляю мрачно, сделав акцент на глаголе. Ладно, про "обязан" пока пропустим.
– На людях.