Как известно, полет Комарова открывал новую серию трехместных кораблей «Союз» – на них, кстати, летают и по сей день, но тогда это была принципиально новая, неизведанная космическая техника. Он намечался на конец апреля – как всегда, спешили к очередному большому празднику, на этот раз Первомаю, а дублером был Гагарин. И вот Русяев рассказывает, что за месяц-полтора до рокового старта Комаров пригласил его с женой к себе в гости, познакомиться с семьей. Уже вечером, когда гости стали уходить, Владимир вышел их провожать. И на лестничной площадке, подождав, когда они останутся одни, вдруг сказал Русяеву:

– Ты знаешь, а я ведь из этого полета не вернусь…

Тот просто опешил и попытался ему возразить: мол, над новым кораблем работали сотни высококлассных профессионалов, каждый узел и агрегат проверяются десятки раз.

– Поверь мне, я знаю, о чем говорю, – настаивал Комаров.

И вдруг он… расплакался. Русяев был совершенно поражен: бесстрашный, волевой человек, побывавший во всевозможных передрягах летчик-испытатель – и такая реакция! Понимая, что его собеседник имеет в виду какие-то серьезные недоработки в новой машине, Русяев единственное, что нашелся на это сказать:

– Если ты так уверен, что погибнешь, то откажись от полета.

– Нет. Ты же знаешь, – без тени иронии или обреченности, но жестко и серьезно возразил его собеседник, – откажусь я, полетит первый. А его надо беречь…

«Первый» – это первый космонавт планеты Юрий Гагарин, дублер Комарова. Вот она, тяжелейшая, запредельная моральная ситуация, в которую был поставлен этот человек социальными, политическими обстоятельствами и просто своей гражданской позицией. Позицией, по которой жизнь первого в истории космонавта, принадлежащую всему человечеству, он изначально ставил выше своей собственной.

Понятно, освоение космоса – такое рискованное дело, что любой полет может закончиться трагически. Описанная выше история с выходом в открытый космос Леонова лишний раз подтверждает это. Наверное, и Сергей Павлович Королев умер явно раньше времени в большой мере от того, что перед каждым запуском «туда» своих «ореликов» сильно переживал за них, частенько кляня себя за то, что что-то еще можно и нужно было сделать лучше, отработать четче, подстраховать надежней… Космос – это не Земля. Это постоянный риск.

Да… и к этому полету Комарова Сергея Павловича уже не было в живых – некому было столь же ревностно биться за своих ребят, используя свое положение и влияние. Но и Владимир Комаров не шел обреченно на это заклание – он посвятил во все Гагарина. В итоге первый космонавт организовал большую группу из разных специалистов, которые обладали достаточной квалификацией, чтобы сделать решительный вывод: «Союз-1» к полету не готов, и значит, запуск его следует во что бы то ни стало отложить. Оно было доведено до сведения первых лиц космической отрасли, и даже предприняли попытку передать его лично генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу. Неизвестно, читал ли его последний, но с прискорбием следует признать, что опять возобладало желание отрапортовать о новом космическом успехе к очередному празднику… Победила надежда не на здравый смысл и многократный расчет, а на русское «авось» – авось пронесет… Не пронесло!

Серьезные проблемы начались у конструкторов с новым «Союзом-1» еще на Земле. Конечно, сведения об этом тщательно скрывались, но до журналистов дошло, что за несколько дней до старта во время одной из проверок корабля произошел серьезный отказ клапана наддува азотных баков, потом проявился еще какой-то дефект… Ох, не надо, не надо было лететь этому кораблю!

Состояние Комарова во все эти дни, когда решалось, полетит корабль вообще или нет, думаю, поймет каждый. И когда все же было принято роковое решение лететь, он, как человек военный, подчинился приказу, с достоинством и без паники приняв свою судьбу. Как утверждают видевшие его перед стартом журналисты, внешне был довольно спокоен, а голос его – тверд.

– Самочувствие отличное, – доложил он сразу после посадки в корабль. – Закрепился в кресле, у меня все в порядке. Дайте сверку времени.

Да, у него все было в порядке. С совестью, чувством долга – профессионального и человеческого. И с выдержкой – тоже все в порядке. А вот что творилось тогда у него в душе – этого уже не узнает никто…

Неразрешимые сложности у Комарова с новой техникой возникли уже на орбите, когда не раскрылась одна из солнечных батарей – с ее включением был связан последующий эксперимент по пристыковке к «Союзу-1» другого корабля «Союз-2» и переходом двух из трех его космонавтов к Комарову. Но отсутствие этой батареи перечеркивало возможность стыковки и совместного полета двух кораблей. Владимир понимал все происходящее, сильно расстраивался и пытался собственными силами открыть злополучную батарею – стучал даже ногами в то место корабля, где с внешней стороны располагалась пружина той солнечной батареи, но это не помогло. Кто знает, возможно, от этих ударов и повредился механизм парашюта. Ах, если бы ему не стучать тогда… Впрочем, от судьбы не уйдешь, ее не обманешь.

Руководство полетом приняло решение: эксперимент по стыковке отложить, а Комарова возвращать на Землю. Через 27 часов после старта он затормозился где-то над Африкой и помчался вниз – навстречу своей смерти. Когда вошел в зону радиовидимости наземных станций слежения, с одной из них доложили: «Объект прошел зону. Время видимости две секунды». Некоторых из присутствующих в ЦУПе специалистов озадачила эта информация: «Почему две секунды? Локаторы должны вести его дольше – ведь спуск на парашюте длится куда больше!»

Сигнал бедствия из района приземления стал ответом на эти вопросы…

Я не знаю, как себя вел, что говорил или кричал – в эфир, или только себе – космонавт в последние минуты жизни, когда узнал, что парашют спускаемого аппарата не раскрылся и он несется навстречу Земле со скоростью курьерского поезда. Думаю, невозможно вообразить себе весь ужас, охватывающий человека, когда вместо спасительного рывка парашюта он продолжает ощущать стремительное падение сквозь атмосферу с все большим разогревом стенок – до пламени на обшивке от трения о плотную атмосферу – и отчетливым осознанием близкого конца… Но я знаю, что Владимир Комаров с честью выдержал куда более трудный экзамен. Он сделал истинно великий шаг в тяжелейшей моральной ситуации, когда перед ним отчетливо встал вопрос о его вероятной смерти ради спасения жизни своего коллеги по отряду космонавтов и одновременно человека, ставшего достоянием всего мира. Он мог, мог отказаться от вероятной смерти, мог выбрать другое. Но он сделал свой выбор. И вечная ему память в сердцах людей за профессиональный подвиг и этот великий человеческий поступок.

Однако – о, эти непредсказуемые совпадения, в которых тем не менее явно существует какой-то если не событийный, то астральный смысл, – хотя бы отчасти мы можем проследить, как себя вел и что чувствовал Комаров в подобной критической обстановке в космосе. Поскольку волею судьбы еще один космонавт оказался в очень похожей ситуации при спуске на Землю, пройдя, быть может, половину того пути к смерти (который прошел Комаров) и чудом спасшийся в самый последний момент. А люди эти замешены из одного теста.

В январе 1969 года космонавт Борис Волынов поднялся в космос на корабле «Союз-5» вместе с космонавтами А. Елисеевым и Е. Хруновым. Они благополучно состыковались с взлетевшим за сутки до них «Союзом-4» с космонавтом В. Шаталовым, двое перешли в этот корабль, а Б. Волынов приготовился в одиночестве к возвращению. Нормально отстыковался от другого корабля. После чего прошло торможение, а следом должно было произойти одновременное разделение спускаемого аппарата с двумя ненужными уже отсеками: бытовым и приборно-агрегатным.

К сожалению, оно прошло не совсем удачно: когда взрывом отделился бытовой отсек, взрывная волна легла на крышку люка и металлическая балка, на которой крепится его штурвал, слегка прогнулась. Из-за этого крышка люка отошла внутрь и со щелчком легла назад. Произошел так называемый «прохлоп крышки люка». Великое счастье, что в ненадолго образовавшийся зазор не попали плавающие в немалом количестве в невесомости в аппарате всякие шайбочки, контровочные проволочки – тогда вообще вся атмосфера могла уйти за несколько секунд. Но и за эти доли секунды за счет короткой разгерметизации корабля из него вышла часть воздуха, и давление внутри разом упало на 100 миллиметров ртутного столба. Будто в долю секунды космонавта забросило с поверхности моря на высоту 6 километров. Ощущения не самые приятные, особенно если учесть, что он находился без защитного скафандра.

Но, как выяснилось, это были только цветочки. Чуть только Волынов опомнился от случившегося и отошел от бароудара, он глянул в иллюминатор. И – обомлел! Рядом, за рожками антенн, торчали крылья солнечных батарей. Но их же на спускаемом аппарате быть не должно! Они есть только на приборно-агрегатном отсеке, который в полете корабля на орбите питает его электроэнергией. А это означает, что он по какой-то причине не отстрелился от спускаемого аппарата вместе с бытовым. И корабль его не идеально аэродинамически спускается к поверхности Земли жаростойким днищем, которое благодаря своей специально рассчитанной форме помогает затормаживать при падении, а какой-то другой, незащищенной частью. Ведь из-за присутствия в его конструкции незапланированного для этой фазы полета тяжелого приборно-агрегатного отсека он имеет другой центр тяжести и форму.

Космонавта пронзил холодный пот, поскольку все это означало только одно: до смертельного приземления остается 30 минут. Это если до той недалекой поры он не сгорит в раскаленном от трения о плотный воздух аппарате. «Земля», как и бывает в подобных ситуациях, замолчала сразу же после его короткого доклада о стрясшемся ЧП и перестала выдавать какие бы то ни было команды… Ему оставалось надеяться только на судьбу.

И, как Комаров еще на Земле, он тоже оказался перед выбором, но в космосе, в страшной ситуации, в которой от него уже ничего не зависело. Он мог орать, вопить, сходить с ума, биться головой о стенки аппарата. Мог плакать или молить Бога о спасении. Но он выбрал другое. Дабы хоть что-нибудь осталось после того, когда его не будет, Борис Волынов включил магнитофон и спокойно, без дрожи в голосе, начал диктовать происходящее на пленку:

– При разделении отсеков от взрывной волны произошел сдвиг крышки люка, с последующим возвращением его на место. За это время давление в аппарате упало на 100 миллиметров…

– Не отделился приборно-агрегатный отсек – вижу в иллюминаторе крылья его батарей. Корабль идет к Земле выходным люком. Возрастают перегрузки в нестандартных направлениях…

Тут начался разогрев аппарата, и вскоре он уже диктовал, хрипя от перегрузок, жары и собственного бессилия:

– Вижу, как языки пламени лижут стекла иллюминатора – горит боковая обшивка. В аппарате все труднее дышать…

Находящиеся в этот момент в ЦУПе некоторые его коллеги по отряду космонавтов, все слышавшие и понимавшие, натурально плакали от кошмара этой ситуации и мужественного поведения товарища в ней – горит, вот-вот погибнет, но продолжает вести репортаж!

И тогда произошло самое страшное, что могло случиться для находящегося в этих обстоятельствах человека. Раздался такой взрыв, что ему показалось, будто спускаемый аппарат полностью разорвало и прячущееся в нем от смерти двуногое существо заглатывает космическая бездна. «Это конец, – мелькнула мысль, естественно, не записавшись на пленку. – И так рано…»

Но предполагаемый «конец» оказался, как нередко бывает, спасением – это от перегрева взорвались топливные баки приборно-агрегатного отсека, а от них, видимо, сработали и термодатчики, призванные в случае отказа этой штатной операции дать команду на подрыв соединений отсеков при сильном подъеме температуры. Последний уровень безопасности, о котором он, конечно же, совершенно забыл в этой катастрофической ситуации. Космонавт в этот момент уже не думал о спасении, и оба эти взрыва произошли практически одновременно, удвоив его ощущение конца. Итак, разделение отсеков произошло принудительно, и одновременно с взрывом отсоединился, наконец, сам злосчастный отсек. На высоте примерно 80 километров от Земли он отлетел от аппарата – вернее, аппарат от него, поскольку весит намного меньше, – как пинг-понговый мячик от ракетки. Спускаемую капсулу бешено закрутило, но все-таки развернуло днищем навстречу страшному потоку воздуха. Волынов даже не заметил, когда выбросился парашют. Парашют хоть и был спасением, но все же не смог полностью погасить набранную огромную скорость спускаемого аппарата.

Удар о землю получился такой силы, что стационарно закрепленный около кресла магнитофон, в который он и диктовал свои последние слова, мгновенно оторвало и мимо коленей швырнуло в днище, подобно снаряду из пушки. Космонавту показалось, что раскололся его череп, но то была иллюзия – от сильного удара произошел перелом корней части верхних зубов, и они откололись.

Сел, вернее, грохнулся он в 500 километрах от расчетной точки, где корабль никто не ждал. Мороз снаружи под –40 градусов по Цельсию! Когда сам открыл выходной люк, то увидел жуткую картину: жаропрочная сталь от перегрева превратилась в пенообразную шапку. Посидел немного – вроде бы все нормально. Ну, за исключением отлетевших зубов и сильных ушибов на теле.

А потом были десять дней торжеств по случаю счастливого – вот уж действительно счастливого! – возвращения. А потом – 20 дней в военном госпитале, где вставляли потерянные зубы. Но он был жив, жив, несмотря ни на что! После этой посадки врачи сказали, что летать он больше не будет. Психологи заявили: такой психологический барьер никто еще не проходил и вряд ли пройдет. Его назначили на административную должность в отряде космонавтов. Но он потихоньку отошел от страшного стресса и начал летать на истребителе: сначала на спарке, затем в одиночку. А потом, летом 1976 года, снова поднялся в космос и вместе с В. Жолобовым проработал на станции «Салют-5» более полутора месяцев.

Когда в апреле 1967 года в Москву в маленьком цинковом гробике привезли то, что осталось от Владимира Комарова после его страшного возвращения на Землю, то тогдашний Главком ВВС маршал К. Вершинин после некоторых колебаний распорядился показать это членам отряда космонавтов – летавшим и нелетавшим. Чтобы не строили иллюзий и шли в полет осознанно. Среди них был и Борис Волынов. Его увиденное не остановило. Не остановило и никого другого.

Прорыв в новое, неизведанное – а что более подходит под эти определения, нежели космос?! – всегда требовал от людей необходимости идти на риск, самопожертвования, иногда и жертв. Потому покорители космического пространства и стали получать звания героев, потому они на виду. Однако, не следует забывать, что, как не бывает вершины пирамиды без огромного количества поддерживающих ее камней, так не смогли бы состояться все наши потрясающие успехи в космосе без целой армии людей, ставших для них той самой фундаментальной подпоркой. Некоторые из них тоже готовились к космосу, готовы были лететь туда и точно так же, как и известные герои, жертвовать при этом самым дорогим, но в силу целого ряда причин остались на Земле. Другие вообще не имели никаких шансов на полет, многие из них не смели даже мечтать о нем, но сделали для дела освоения космоса ничуть не меньше, чем пилот корабля или бортинженер на орбите.

Все они, хотя кое-кто отдал великому делу человечества здоровье и даже жизни, а некоторые получили серьезные награды за свой необычный труд, остались неизвестны большинству людей. Но без них вряд ли стали бы возможными наши самые громкие победы в космосе.

Ныне космонавтика стала каким-то обыденным делом. Более десятка землян уже побывали на Луне, сотни людей – на орбите Земли, и мы порой не запоминаем даже их имен. Сейчас получить билет в космос может практически любой человек – «всего-то» за полтора десятка миллионов долларов и проведя несколько месяцев в Звездном городке на специальной подготовке. Дальше, думаю, будет еще проще и легче. А в первые годы освоения космоса вокруг него разворачивались нешуточные драмы, гибли люди. Но порой для заветного полета недостаточно было пожертвовать даже самой жизнью…

Любое большое дело, связанное с принципиально новой техникой, – всегда рискованное мероприятие, в котором трудно сказать, где ткань окажется тоньше и когда разорвется. А уж такое дело, как освоение космоса, и подавно. Еще до проникновения туда первого человека космос начал брать от человечества страшную плату за дерзкие замыслы выйти за пределы своей колыбели.

23 марта 1961 года, за двадцать дней до намеченного уже на 12 апреля первого старта ракеты с человеком на борту, произошла ужасная и нелепая трагедия. В тот день член первого отряда советских космонавтов летчик Валентин Бондаренко проходил стандартное испытание в барокамере, где моделировалось нахождение человека в условиях разреженной атмосферы. Она соответствовала нахождению его на высоте 5 тысяч метров, за тем лишь исключением, что для лучшего самочувствия испытателя была насыщена чистым кислородом. И вот, в первом часу ночи, во время смены датчиков на теле Валентин протер спиртом места их прикрепления на коже и, проходя мимо раскаленной электроплитки, на которой разогревал себе ужин, случайно обронил проспиртованный тампон прямо на раскаленную спираль. Мгновенно все в барокамере превратилось в сплошной огонь. На Бондаренко загорелся спортивный костюм. Пока, предварительно стравив давление, открыли барокамеру, он успел страшно обгореть, но был еще жив.

– Никого не вините – я сам виноват, – еле слышно произнес он, выпадая на руки врачей и теряя сознание…

И умер через три часа. «Наш звоночек» – так ласково звали Валентина Бондаренко в отряде за его тонкий и звонкий голос. А ведь он вполне мог стать одним из первых космонавтов. Но стал первым из первого отряда советских космонавтов, кто отдал свою жизнь великому делу освоения космоса. Было ему тогда всего-то 23 года – самый молодой в отряде.

Но космос требовал от людей не только такие «простые» жертвы, как жизнь. Иногда стремившиеся к нему люди и готовы были ее отдать, но этого было недостаточно. И они платили за свое стремление попасть туда иную, куда более изощренную плату.

Как я уже рассказывал, в январе 1969 года во время возвращения на Землю корабля «Союз-5» с космонавтом Борисом Волыновым произошла самая, пожалуй, страшная ситуация из случившихся в полетах. За исключением, конечно, тех, что закончились гибелью космонавтов. После торможения корабля для спуска не произошло его разделения с приборно-агрегатным отсеком, и аппарат летел к поверхности планеты не жаростойким днищем вперед, а совершенно незащищенной частью. И начинал гореть. Свидетелями этой страшной сцены оказалась группа из отряда космонавтов – уже летавших и готовящихся к полету. Они находились в это время в ЦУПе, слышали голос терпящего бедствие Волынова, ясно понимали, что происходит и к чему все идет. Внимая его бесстрастному комментарию о происходящем («Корабль идет к Земле выходным люком. Возрастают перегрузки в нестандартных направлениях. Вижу, как языки пламени лижут стекла иллюминатора…»), все напряглись, сопереживая своему товарищу. Одних колотила дрожь, у кого-то на глаза навернулись слезы, но никто ничего не мог сделать, – только ждать и надеяться.

Среди этой группы находился член отряда космонавтов Михаил Бурдаев, тоже готовившийся к своему полету и прекрасно понимавший, что подобное в космосе может произойти с кем угодно, в том числе и с ним. Однако происшедшее с Волыновым никоим образом не повлияло на его желание лететь в космос. Более всего в поведении гибнущего товарища его поразило то, что, прекрасно зная об очень близкой и неотвратимой смерти, Волынов не паниковал. Не кричал «Прощайте, товарищи!», «Умираю за Родину» или что-то в этом роде. Он видел в иллюминаторе солнечную батарею, которой уже не должно было быть, знал, что теплозащита у него за спиной, и корабль несется вниз не ею вперед, а титановым люком с резиновым уплотнителем (при входе в атмосферу сгорает за пару секунд!). При этом не хватался судорожно за детали аппарата, а вел репортаж без дрожи в голосе. Он до конца работал, несмотря ни на что! Выполнял свою миссию, зная, что его сообщения о происходящем очень важны для специалистов на земле.