пел вместе со всеми Дима Майдан. Он вспомнил, что, когда встречали наркома, у Радько тоже была забинтована шея.

Песня птицей металась под лепным потолком актового зала, билась в оконные стекла двусветных рам. И стекла жалобно дребезжали в такт. По щекам у мальчишек катились слезы, голоса звенели натянутой струной.

Константин Васильевич Радько не дослушал песни. Не смог. Спускаясь по парадному трапу спецшколы, он думал о том, нужно ли ему повышение по службе. Быть может, он уходит сейчас от самого главного дела?

Димку Майдана не провожали. Маленький, некрасивый, он шнырял среди толпы, как блуждающий ион, и нигде не находил себе места. Толпа и в самом деле походила на иллюстрацию из школьного учебника неорганической химии. Она состояла из одинаковых молекул-диполей. Парни, одетые так же, как и Димка, в матросскую форму, переминались около солидных, но совсем еще нестарых женщин, которые представляли собой как бы радикалы.

Майдан увидел тоненького Гасилова рядом с его матерью, прошел мимо длинноносого Генки Коврова, мрачно выслушивающего последние наставления. Жорка Куржак, заметив Димку, радостно закивал и хотел улизнуть, но его удержали за руку. Эффектная, затянутая в шелк дама всучивала Гришке Мымрину такой же толстый и блестящий пакет из вощеной бумаги. Словом, все ребята были заняты семейными делами, и Майдану оставалось лишь прогуливаться около пристани, с нетерпением ожидая команды «становись!».

Конечно, если бы Майдан попросил, отчим Федор Петрович и его жена тетя Клаша обязательно пришли бы проводить. А сами они не догадались. На них и сердиться не за что. Федор Петрович сдельщик. Отпроситься с завода для него целая история. А у тети Клаши ненормированный рабочий день. Она уборщица, да еще и дома всегда стирает и гладит на всех соседей. Димка понимал, что иначе им не свести концы с концами. Однако болтаться вот так, делая по возможности независимый вид, было обидно, невыносимо скучно. Майдан стал высматривать старшего политрука Петровского или боцмана Дударя, которые должны были поставить все на свои места, скомандовав построение большому сбору. Но начальство словно растворилось среди провожающих.

Вместо них Димка разыскал в толпе помощника командира взвода Раймонда Тырву. Его мать, Елена Эдуардовна, направлялась с ними заведующей столовой лагеря. Молчаливого эстонца Тырву вполне можно было растормошить и скоротать с ним время до посадки на пароход. Но, к сожалению, Раймонд тоже был не один. С ним разговаривала Жанна Донченко, которая увязалась вместе с матерью провожать Антона, но к брату так и не подошла. Антон ехидно посматривал на Жанну и удивлялся. Мрачный вид Раймонда по всем правилам должен за сто шагов набивать оскомину у всех девчонок. К тому же он совсем не умел поддерживать беседу, и Жанне приходилось болтать за двоих. Кстати, сестра сообщила, что 29 июня в лагере будет родительский день и, очень возможно, она тоже приедет навестить Антона. Толстокожий Тырва не выразил никаких эмоций, но Жанна на него не обиделась. Антон еще заметил, что, прощаясь, сестра задержала руку в ладони Раймонда, а ему лишь небрежно кивнула.

Наконец прозвучала команда, и Озерная пристань на Неве около Володарского моста стала напоминать причал военного порта. Вдоль проспекта Обуховской Обороны выстроились шеренги моряков в походном обмундировании: в светлых брюках из льняного сурового полотна, в таких же голландках с синими отложными воротниками, под которыми рябили благородные треугольники тельняшек. На правом фланге, как и положено, играл духовой оркестр и колыхалось плавными шерстяными складками бело-голубое полотнище военно-морского флага.

Многочисленные зрители почтительно следили за ритуалом поверки личного состава. Подразделения в строгом порядке одно за другим вступали на палубу корабля. Когда посадка закончилась, на дебаркадер пристани хлынули провожающие.

– Аркаша! Обязательно мой руки перед едой!

Гасилов покраснел. Можно ли представить себе более неуместный совет?

Пароход, неторопливо чавкая плицами гребных колес, уже отваливал от пристани.

– Чалку давай! – вопил в мегафон капитан, а с берега мельтешили платочки, неслись указания насчет стрижки ногтей, регулярной чистки зубов и тому подобное, вплоть до экспресс-информации по методам глажения носовых платков.

– Аркаша! Поправь свой гальюн! – снова услышал Гасилов голос матери. – У тебя гальюн отстегнулся…

Мать кричала, снисходительно поглядывая на соседок. Никто из них не догадался применять в разговоре морские термины.

– Имеется в виду твой гюйс, – засмеялся за спиной Аркашки Димка Майдан. – Твоя мамаша немного перепутала.

В суматохе проводов синий матросский воротничок Гасилова съехал со спины и болтался на одной пуговице. Аркашка навел порядок в обмундировании и поспешил на другой борт. За последний год он потратил немало времени, чтобы обучить домашних простейшим понятиям из флотской жизни, и не мог перенести такой позорной ошибки. Даже Димка Майдан – и тот смеялся.

На самом деле Майдану очень хотелось услышать с берега любой, самый вздорный совет. Ему стало легче только после того, как пароход отошел от дебаркадера, а со всех палуб в воздух рванулась песня:

Пароход двинулся вверх по реке. Он скрипел, дребезжал и отчаянно шлепал колесами. А строевая песня глушила неприличные команды речников, перепутавших флотское наименование «швартов» с какой-то немыслимой «чалкой», и наивные напутствия матерей.