Посмотрим, как строит Чехов важнейший разговор героев о судьбе вишневого сада.

« Лопахин . Надо окончательно решить, – время не ждет. Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю под дачи или нет? Ответьте одно слово: да или нет?

Только одно слово!

Любовь Андреевна . Кто это здесь курит отвратительные сигары…(Садится.)

Гаев . Вот железную дорогу построили, и стало удобно. (Садится). Съездили в город и позавтракали…желтого в середину! Мне бы сначала пойти в дом, сыграть одну партию…

Любовь Андреевна . Успеешь.

Лопахин . Только одно слово! (Умоляюще.) Дайте мне ответ!

Гаев (зевая). Кого?

Любовь Андреевна (глядит в свое портмоне). Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная моя Варя из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно…(Уронила портмоне, рассыпала золотые). Ну, посыпались…(Ей досадно.)»

Как видим, и Раневская и Гаев не только уходят от разговора, но делают это (особенно Гаев) оскорбительно для Лопахина. Тот умоляет принять решение для спасения их имущества, а разоряющийся хозяин, зевая, задает вопрос ни к селу, ни к городу, – не только по смыслу, но и грамматически выпадающий из диалога («Кого?» – У Гаева означает высшую степень брезгливого презрения, прекращение общения).

Кроме реакции на неприемлемость лопахинских советов, что совершенно очевидно, здесь проявляется и ещё одно свойство вчерашних хозяев жизни. Увы, они точно знают, что обречены , что «если против какой-нибудь болезни предлагается много средств, то это значит, что болезнь неизлечимая» (слова Гаева).

Как же относиться к неизбежному несчастью? Вообще говоря, это философский вопрос о поведении человека, когда в доме чума. Можно не думать о ней, отвлекая себя мечтами о некоем грядущем благоденствии (Аня); можно заполнить свою жизнь бесчисленными житейскими хлопотами (Варя); можно искать выход в револьвере (Епиходов). А можно напоследок устроить «пир», организовать бал, позвать гостей, смеяться и вальсировать (Раневская). Финал будет печальным в любом случае, но раньше срока умирать не надо. И «пир», при всей его кажущейся нелепости, есть знак непобедимости человеческого естества, есть полноценное продолжение жизни до границ возможного.

«Пир» не отменяет жизни. Он лишь заменяет её в тот момент, когда она становится невыносимой. Вот и бал Раневской только с поверхностной точки зрения может быть оценен как легкомысленная выходка. Как ещё одна иллюстрация её непрактичности. С последним спорить нечего: с практичностью у неё, и в самом деле, неважно. Но не в ней, как мы уже убедились, сила Раневской.

Легкий, простой, добрый человек, – называют её окружающие. Такой она и останется в их памяти: смеющейся, вальсирующей, напевающей веселую мелодию. Она и здесь верна себе.

И еще неизвестно, что для человека труднее: погрузиться в мучительное ожидание и замереть в тоске от неизбежного приговора судьбы, или вести себя как ни в чем не бывало. Быть красивой, веселой и легкомысленной. Да и легкомысленна ли Раневская?

Традиционно считается, что да: сорит деньгами (обязательно всё, что у неё есть, положит в протянутую руку); ведет безнравственный образ жизни (живет 5 лет в гражданском браке с человеком, которого по-настоящему любит); оставила свою дочь Аню без средств к существованию (но у неё и нет ничего! Да и Аня не считает, что мать её обобрала). На прощанье она говорит матери: «Ты, мама, вернешься скоро, скоро…не правда ли? Я приготовлюсь, выдержу экзамен в гимназии и потом буду работать, тебе помогать. Мы, мама, будем вместе читать разные книги…Не правда ли? (Целует матери руки.) Мы будем читать в осенние вечера, прочтем много книг, и перед нами откроется новый, чудесный мир…(Мечтает.) Мама, приезжай…

Любовь Андреевна . Приеду, мое золото. (Обнимает дочь.)»

Разве это похоже на родительское фиаско?

Как видим, у Раневской дочь выросла самостоятельным, открытым, добрым человеком. И кто знает, что в воспитании главное?

В «Записной книжке» Чехова есть такая мысль: «Воспитание. Жуйте, как следует, – говорит отец. И жевали хорошо, и гуляли по два часа в сутки, и умывались холодной водой, всё же вышли несчастные, бездарные люди».

Отзывчивое и доброе сердце ребенка формируется по образу и подобию родительскому. И тут не «жевать», тут любить надо!

Что касается любви, то быть «выше» её, как утверждает Петя Трофимов, нельзя. Можно уметь или не уметь любить. А уметь любить – это и значит поступать, как Раневская: жалеть, прощать, жертвовать. Это, может быть, и непоследовательно с её стороны: вначале рвать телеграммы из Парижа, не читая; потом рвать, прочитав их; а потом признаться: «…что же мне делать, он (т. е. любимый – Н.Т.) болен, он одинок, несчастлив, а кто там поглядит за ним, кто удержит его от ошибок, кто даст ему вовремя лекарство? И что ж тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно. Люблю, люблю…Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу».

Кто же может осуждать её за это? Разве что тот, кто сам никогда не любил. Но тогда и к нему будут относиться слова Раневской, брошенные в сердцах «чистюльке» Пете: «Надо быть мужчиной ‹…› а вы просто ‹…› смешной чудак, урод…»

В этой связи припоминается и ещё одна чеховская запись из «Записной книжки»: «Боже, не позволяй мне осуждать или говорить о том, чего я не знаю и не понимаю».

А таких вещей, сколько ни живи, всё равно будет множество. Писатель, конечно, призван в них разбираться. Но здесь и опыта, и ума явно недостаточно. Не случайно выписывает Чехов мысль Достоевского: «Чтобы умно поступать, одного ума мало». А что же нужно ещё?