Родное Нагатино встретило Яна сумерками и пустошью. В окнах железобетонных коробок уже светились огоньки. На улицах и перед подъездами людей не было. Только у продуктового, как у источника вечной жизни, толкалась кучка гопников и синяков. Район, в котором жил Ян, не мог похвастаться ни впечатляющей архитектурой, ни богатой историей, ни выдающимися жителями. Была, правда, одна особенность, которая могла даже сойти за романтический флер: круглый год между девятиэтажками гулял вольный ветер и сдувал с жителей района надежды и мечты о лучшей жизни, оставляя только серые пейзажи и тревожные завывания.

Подъезд дохнул на Яна затхлой сыростью, которая не выветривалась ни зимой, ни летом. Это дурное постоянство раздражало и выматывало. Он вдруг остро осознал, что больше всего его пугает статическое существование. Жизнь без перемен, без движения показалась хуже катастрофы. Неожиданно вспомнилась картина, виденная в детстве: родители как-то отвели его и брата в цирк, кажется, это был подарок на день рождения, и, очевидно, весьма дорогой, потому что билеты были куплены на первый ряд. По какой-то причине Яну больше всего запомнилось выступление наездницы. Женщина в ярком трико скакала верхом по арене и выделывала в седле сложные акробатические номера, но смотрел Ян не на нее. В памяти отпечатался только взгляд несущейся по кругу лошади. В большом темном зрачке тревожно играли отблески софитов, что усиливало впечатление некой агонии живого сильного существа, принужденного к бессмысленному и непрерывному движению в замкнутом пространстве. Этот образ, столь внезапно всплывший в памяти, был настолько ярким, что воображение дорисовало его. Ян представил себя этой лошадью, как он вырывается с опостылевшего круга, скачет по рядам, по головам к выходу, куда угодно, в ночь, в неизвестность, лишь бы подальше от чужой воли, неумолимо гнетущей и раз за разом неуклонно выводящей на арену.

Мама встретила в коридоре. Обняла Яна, когда он снял куртку, но тут же отстранилась и подозрительно посмотрела на него:

– Ты что выпил? – она беспокойно ловила взгляд сына. – Ты же знаешь, тебе нельзя.

Ян не знал, что ему нельзя, зато знал, что мама панически боится алкоголизма в семье, слишком много было примеров вокруг, и делает совершенно неуместные попытки свернуть сына с «кривой дорожки». Не имевшему абсолютно никакой склонности к выпивке Яну эти попытки казались одновременно и смешными, и назойливыми. Он давно оставил надежду объяснить матери, что зеленый змий давно прополз мимо и просто молчаливо пережидал поток нравоучений касательно прелестей трезвой жизни. Правда, в этот раз тираде не суждено было состояться, из кухни раздался голос отца:

– Ну чего ты там возишься!

Как и предполагалось, на столе стоял праздничный пирог, две миски салата и бутылка наливки. Правда, она уже успела наполовину опустеть.

– Поздравляю, сынок! – отец привстал и протянул через стол руку. От его рукопожатия можно было поморщиться, но Ян уже давно привык к стальной хватке отца. Правда, частенько вспоминал школьное стихотворение – «Петин папа на заводе с молотками дружбу водит, и в любую из минут поднимает пальцем пуд…», это же самое можно было сказать и про главу их семейства. – Покажи хоть…

Ян протянул отцу диплом. Он аккуратно взял корочку и повертел в больших заскорузлых пальцах, при этом с лица его не сходило выражение чуть насмешливого недоверия.

– На вот, – он протянул диплом матери. – Поставь, что ли, куда-нибудь.

По убеждению отца, красоваться на полке секретера – было единственным предназначением диплома о высшем образовании. Мама подхватила диплом, отерла его кухонным полотенцем, унесла в комнату и быстро вернулась.

– Ну, окончил, и молодец, – говорил отец, пока мама, стуча кончиком ножа по фарфоровому блюду, разрезала пирог. – Теперь можешь и делом заняться.

– Чего насел сразу, – вступилась мама. – Дай хоть передохнуть человеку.

– На пенсии отдохнет. Мужик работать должен. Один шалопай вырос, – отец мгновенно посуровел, это всегда случалось, когда речь заходила о старшем брате Яна. – Вон, брата поздравить даже не пришел…

– Как же он придет? Он ведь работает.

– Знаю я его работу! – не унимался отец. – В кого такой? Понять не могу…

– Он звонил, – соврал Ян. – Поздравил.

– На том спасибо, – мрачно проговорил отец. – Ладно. Этого я упустил, а уж из тебя сделаю человека, не беспокойся.

На самом деле именно процесс «делания человека» больше всего и беспокоил Яна. Конечно, он любил своих родителей, но не мог не замечать, что их понятия о жизни давно потонули в беспокойных и переменчивых водах истории. С другой стороны, он также прекрасно понимал и то, что донести эту мысль до отца вряд ли удастся. Слишком прочны были его жизненные идеалы, и даже очевидный факт того, что эти идеалы больше негде применить, не могли поколебать его.

– В общем, так, – отец уперся локтями в стол. – Мне один кадровик сказал, у нас на заводе цех высокой печати открывают, будут визитки, проспекты какие-то штамповать. Им персонал нужен. Ну, оператором тебя, конечно, не возьмут, но постоишь у станка, пообтешешься, там глядишь…

– Пап, я по специальности хочу работать, – сказал Ян.

– А какая у тебя специальность-то? – иронически спросил отец.

– Менеджмент и управление.

– Управление… Все хотят сразу в управленцы вылезти. Ты знаешь, сколько я вкалывал, чтобы до мастера цеха дорасти? Да и кто тебя такого управлять поставит? Ни одного дела же не знаешь!

– Тише-тише, – вмешалась мама. – Чего разошелся? Сейчас жизнь другая, не как у нас…

– Ты не встревай, – беззлобно, но строго сказал отец. – Жизнь она всегда одна и та же. Поработай, посмотри, как другие работают, потом уже управлять лезь. А так не бывает, чтоб ни дня не проработал, а уже – начальство. В общем, так, ты, Ян, дурить бросай. Найди работу, хватит на шее сидеть, и так четыре года груши околачивал.