Я опустился рядом с ним на траву и прислонился к его плечу.

— Ох, Толюха! — Сидя на корточках, он пускал дым в небо. — Ну, что вы такой за народец! Ну, что вы такой за народ!

Я ответил:

— Обыкновенные люди. — Подумал и добавил: — Может, только чуть поменьше ростом.

Утром я, конечно, проспал. Слегка побрызгал водой лицо и побежал к столу, чтобы успеть хотя бы со второй очередью позавтракать. Первая уже ушла с дядей Володей на раскопки.

Не я один проспал. Нам уже чай налили, когда из палатки, щуря глаза, выполз Слава. Потянул носом воздух:

— Чем кормитесь?.. Ох, и голодный я! Целую ночь не ел!

И сел. Между Мишей и Ритой.

Миша хлебнул из кружки горячего чаю и сказал:

— Сон чудной мне сегодня приснился. Будто всю ночь двое прошептались, спать не давали. К чему бы, интересно?

Я стал громко смеяться. Он думает — сон!

Рита отодвинула от себя чай, встала и пошла к своей палатке. Слава вскочил — и за ней, погрозив мне на ходу кулаком. За что? Ведь я ничего не сказал, ни единого слова, только смеялся.

Миша стукнул меня по плечу:

— Так их, Толян! Подумаешь, Ромео и Джульетта двадцатого века! Развели тут трагедию в пяти актах, с прологом и эпилогом.

И только теперь я догадался, что про сон он нарочно, чтобы Славу подразнить. А я ему помог своим дурацки смехом.

Я рассердился очень. Сказал:

— Ты сам в нее влюблен, я знаю. Тебе завидно, вот ты и дразнишься.

Сразу сделалось тихо-тихо, словно за столом никого нет. Все перестали есть и пить, все смотрели на Мишу. А он покраснел, даже шея стала красная, процедил сквозь зубы:

— Этот номер тебе даром не пройдет.

Встал и тоже ушел, не допив чай.

Вера сказала негромко:

— Нельзя же так, Толя!

Но тут за меня вступился Борис:

— Нет, можно! Можно и даже нужно. Надо вещи называть своими именами. И давать надо по рукам за хамство. А то на наших глазах пошляки всякие насмехаются над высокими чувствами, а мы молчим. Молодец, Толя!

Они стали спорить, педагогично это или не педагогично, когда называешь вещи своими именами. А я напряженно думал, как мне от Миши спастись. И от Славы тоже. Ведь и он кулак мне не зря показывал.

Наконец решил, что мудрее всего будет не попадаться им на глаза. Хотя бы временно. Пусть поостынут. И на раскопки ходить пока не следует. Лучше к Сашке…

Я нашел его в саду, под кустом черной смородины. Лежит на животе, руками голову подпер. Перед ним самодельный блокнот из разрезанных тетрадных листов.

Увидел меня, спросил сразу:

— Который час?

— Девять скоро. А что?

— Значит, в моем распоряжении еще час. Надо спешить.

— Куда?

— Через час ты меня больше не услышишь.

Вот с кем не поскучаешь! Всегда весело с ним.

— Улетишь на метле в космос? Или нет! Превратишься в невидимку и будешь бегать голым по деревне.

Сашка шутки не принял, холодно посмотрел на меня:

— Тогда бы я сказал: ты меня больше не увидишь. А я говорю: не услышишь.

— А, знаю! Ты меня заколдуешь, и я ничего не буду слышать.

— Нет. Просто перестану говорить с людьми.

Я вытаращил глаза.

— Почему?

— Научный эксперимент. Хочу выяснить, сколько времени человек может молчать.

И рассказал мне, как родился научный эксперимент. Вчера вечером тетя Маруся, чем-то расстроенная, накричала на него:

— Трещишь, трещишь без умолку. И часа не можешь помолчать.

Сашка тогда решил: что час! И объявил тете Марусе, что с завтрашнего утра вообще умолкает.

— Так и не разговариваешь? — спросил я.

— С ней — уже нет. А с тобой еще час — и тоже все.

— А как ты будешь объясняться? Кушать просить, деньги на кино. Ну, мало ли что еще человеку нужно.

— Вот. — Он показал на самодельный блокнот. — Видишь, я уже с ней разговаривал.

Я прочитал: «Доброе утро». «Дядя Коля когда приедет?» «Нет, говорить не буду». «Завтрак скоро?» «Опять яичница?» «Спасибо».

Дальше шла страница с цифрами, от единицы до десяти, потом страница с алфавитом, старательно выписанным, потом страница с отдельными словами: «Вперед». «Назад». «Налево». «Направо». «Быстро». «Медленно»…