Это было непросто. Из взрослых мужчин в бригаде — он да старший комбайнер Енгисаев. Ну, еще тракторист Яша Князев, у которого уже усы пробивались. А тракторишка Соколову достался — сплошная мука, помногу раз на дню мотор разбирать приходилось. Намаялся с ним. К ночи с ног валился: на стан доберется, рухнет как подкошенный, и не поймет, то ли земля, то ли тело гудит от усталости. Потом втянулся, легче стало.

— Почти полвека прошло, а ту уборочную и людей тех помню. Яшка-тракторист — вот настоящий поэт был! Как он мне красоты широкозахватной косилки втолковывал: «Ты смотри, — говорит, — вот раскроешь крылья и — чистый аэроплан. Неужели не видишь? Как похоже». И действительно, похоже… Он летчиком мечтал стать, бить фашистов в небе…

Что знал, умел и понимал до этого лета будущий профессор и заведующий кафедрой сопромата Б. Ф. Соколов? Наверное, немало: знал математику, физику, умел читать лекции, понимал то страшное, о чем в те годы даже с родными говорить нельзя. Но все это отступило. Самым важным было то, что научился он косу и грабли держать в руках не хуже деревенских, с серпом управляться. И норовистый трактор его слушался. Дорого стоило его новое знание, умение и понимание, когда однажды он присел отдохнуть у бурта с зерном и увидел — идет пар. Догадался: начала гореть собранная в бурты рожь. Бригадира на месте не было. Соколов сам собрал людей — хлеб перелопатили. Тот самый хлеб, что для фронта, для победы. Почему-то именно тогда он понял, что преодолеет выпавшее на его долю — вот этими измозоленными рабочими руками интеллигента вытащит вместе со всеми страну из беды.

— Возвращался я из села домой, уже белые мухи летели. Ждал на станции поезд. И тут анекдот приключился. Представляете картину: холод, а я в светлом летнем плащике, хоть и грязном, да в шляпе. Бороденка чеховская. И два пуда зерна при мне — за ударную работу. Как ни гляди, личность подозрительная. Вот меня милиционер и приметил. Задержал. А поезд с минуты на минуту. Он, правда, пообещал: «Если не шпион, задержу состав, отправлю тебя: не волнуйся». Сдержал слово…

Еще две военных страды работал на комбайне Борис Федорович. Зимой, естественно, читал лекции, преподавал. А сыновей своих — Вадима с Артемкой (третий — Илья — родился после войны) — сфотографировал в сорок четвертом. И он когда этот снимок видит, вспоминает один и тот же день. Пришел однажды домой, а там — рев в голос: есть нечего, ни крошки. А до продовольственных карточек еще день жить. Стоял в комнате комод — главная мебель. В нем всю войну скудные припасы хранили. Вытащил он из комода все ящики, отодвинул его и, как в сказке, «по амбарам поскреб, по сусекам подмел» — насобирал полстакана гречневого зерна. Мальчишки кашу за обе щеки уплетали, а у него, как в той же сказке, по усам текло, да в рот не попало. Но это не главное. Главное, что смотрел на своих сыновей Борис Федорович и думал о том самом преодолении, о котором и мы сегодня речь ведем. Только теперь тащить страну из беды пришел черед его внукам. Им, конечно, легче — нет смертей, голода, страха за близких. И труднее — еще нужно учиться преодолевать. Но ведь есть у кого…

И последнее в этой главе. Для справки. Только за 1941 год в ЧИМЭСХ подготовлено для работы на селе 400 комбайнеров и девять тысяч трактористов. Первыми заменили ушедших на фронт механизаторов преподаватели института. Б. Ф. Соколов лишь один из них. А такой — и один в поле воин.

Ионе Ефремовичу Ульману 83 года. Жизнь лупила его так круто, порой наотмашь, что кому другому не то что работать до сего дня, но и дотянуть-то было б невмоготу. А он до сих пор консультант института, продолжает воспитывать и готовить молодых ученых через очную и заочную аспирантуру и соискательство. Им написано свыше 360 научных работ, среди его учеников 130 кандидатов и пять докторов наук. Сейчас профессор работает над учебником по технологии ремонта для сельскохозяйственных вузов страны. Только зная все эти цифры и факты, можно понять, почему в первые же дни войны 36-летнего доцента Ульмана назначили начальником военно-ремонтного пункта автомобилей и другой техники, мобилизованной в колхозах и совхозах области для отправки на фронт Это невероятной работоспособности человек. Какую силу самопреодоления нужно иметь, чтобы выработать в себе коэффициент полезного действия такой мощности!

В квартире Ионы Ефремовича я впервые в жизни увидела коллекцию в тысячу пластинок. Много еще довоенных. Он меломан. Может, это музыка аккумулирует его энергию? Конечно, я знаю, что в годы войны Ульман навряд ли мог слышать Героическую симфонию Шостаковича (жаль, не спросила об этом), но именно в ее ритмах — на сверхнапряжение, на разрыв аорты — прожил он эти военные годы. Вспоминает:

— Здание института и его мастерские со всем оборудованием, как вы знаете, были отданы военному заводу. Вот мы и собирали свой станочный парк по районам, по области — с миру по нитке…

Он сам мотался по селам и деревням вместе с представителями военкомата. И уж не то что какой станок, агрегат, но и столярные тиски, молоты-кувалды, болты-винтики из рук не выпускал — все прибирал, как Плюшкин. Потому уже к концу лета на военно-ремонтном пункте были оборудованы вполне сносные моторный, механический и монтажный цехи. И пошли на фронт автомобили…

— Нам иногда такие развалюхи присылали: в чем душа, то бишь мотор, держится. Работали днем и ночью. Когда поступала партия автомобилей, никто не считался со временем, только быстрей бы и качественней подготовить машину к отправке. Кроме машин, ремонтировали и двигатели, многие детали изготавливали сами. Станки работали круглосуточно. Люди не жаловались ни на усталость, ни на голод. Только курильщики маялись — с табаком было худо. Но им иногда везло — шоферы, что машины в ремонт пригоняли, щедро делились махоркой, если она у них была. В общем, наладили дело и работали с полной отдачей.

Скромничает Иона Ефремович. Дело было, налажено настолько неплохо, что уже осенью сорок первого руководство института сочло возможным назначить Ульмана заведующим кафедрой ремонта машин. В это же время его избрали председателем профсоюзного комитета. Навалились иные заботы:

— К новому, 1942, году в Челябинск эвакуировалось очень много научных работников с семьями — из Москвы, Одессы, Ленинграда, Сталинграда. Всем нужно найти жилье, работу. И как-то подкармливать людей.

Это была из проблем проблема. Не со стороны, а по собственному опыту знал Иона Ефремович, как трудно большой семьей продержаться на скудных пайках служащих и иждивенцев, ведь в его собственной квартире жило в это время 16 человек. В основном, женщины, дети, пожилые люди — собрались под одной надежной крышей гонимые войной родственники. В то время это было обычным, семьи челябинцев увеличивались вдвое, втрое.

Кормиться решили трудом своих рук. На землях учхоза выделили всем работникам института участки. Большие — по 25 соток. Профсоюзный комитет никого не забыл, всех оделили инвентарем, семенами. И весной начался сев, огородничество. Учебное хозяйство выполняло государственные планы поставок сельхозпродуктов. Выращивали овощи и для госпиталей, расположенных в школах № 30 и 10. До конца войны в рационе раненых бойцов были в достатке картофель, капуста, морковь и свекла. Плату за труд на учхозе тоже выдавали овощами. Это было большим подспорьем. И уже осенью второго года войны партийное собрание института отметило: «На весь год дополнительно овощами обеспечены столовая, работники, семьи фронтовиков, больных, инвалидов. Студенты института питаются лучше, чем студенты других вузов».