Мария Тимофеевна хорошо знала свой район, изъездила на лошади, исходила пешком не один раз вдоль и поперек. И даже с высоты птичьего полета видела. Был такой случай. Прилетел куратор из области на самолете, Заикин Иван Васильевич. Намеревался пробыть в районе сутки. Чесменцы за ночь отпечатали 25 тысяч листовок — призыв к комбайнерам, к сельским труженикам, погрузили в самолет. Мария Тимофеевна выбрасывала листовки. У летчика был план района, он делал круг над полевым станом, над поселком, махал рукой Марии Тимофеевне — и она сбрасывала пачку листовок. Разговоров потом было много, как самолет летел, как люди собирали листовки.

Читая сводки, все знала, все цифры помнила, сама передавала их в область.

Еще до войны как заврайздравотделом в 22 года была утверждена начальником медицинской службы района, мобилизационный план составляла, на исполкоме докладывала. В первый день войны с военкомом и председателем исполкома в восьмилетней школе оборудовали призывной пункт и в первый же день отправили человек сорок новобранцев на станцию. Люди не ловчили, наоборот, скрывали болезни — здоров и все!

Со второго дня в райцентр стали прибывать автомашины, трактора, повозки, лошади. Все пошло, поехало на фронт.

Руководил всей жизнью района райком. Все указания из области туда приходили, оттуда расходились по учреждениям и населенным пунктам. Надо было держать под контролем все поставки фронту. Приближалась уборка урожая. В войну не только в настроении людей, в обстоятельствах, кажется, в самом себе изменилось, перевернулось, взбунтовалось время. Если говорить про известия с фронта, то дни растягивались; один превращался в три, а если про уборку урожая, то время летело; вот только что наливался колос и уже созревает, клонится к земле, зажелтело поле. А работоспособные люди, трактористы, бригадиры ушли на фронт, техники мало. Как убирать урожай?

В первых числах июля Марию Тимофеевну приняли в члены партии, и сразу же взяли на работу в райком.

— Встретил и перевел через порог райкомовского дома, ввел в курс дела Антон Николаевич Колбасов. Высокий такой, стройный, из сказочных былин богатырь. Добрый, спокойными, люди его уважали. Познакомил сколько мог с работой и — на фронт добровольцем. Погиб. Еще раньше ушли второй секретарь, заведующие военным отделом, парткабинетом и партучетом, женщина была одна — Ольга Лупарь. Тоже выпросилась на фронт. Осенью ушел первый секретарь. Появились новые люди, неопытные. Очень тяжело было. Не всегда справлялись.

В августе начали прибывать эвакуированные. Сообщили заранее: приедут триста человек из Молдавии. Комиссия наметила, в каких селах их разместить, подводы на станцию вызвали. Хорошо распланировали на бумаге, а в жизни по-другому вышло. Люди не захотели ехать в глубинку. Настаивали: везите в райцентр.

Расположились на улице, на большой площади перед клубом. Кого только среди них не было — профессора, писатели, инженеры. Им подыскивали жилье, работу.

— Голова кругом идет. Какую у нас найдешь работу для профессора или инженера? Потом некоторые уехали. Но и осталось много, жили до самого освобождения своих родных мест, работали бухгалтерами, в больнице, в школах. До войны у нас было 14 тыс. населения, в войну в полтора раза увеличилось. В каждый дом — а у нас многие живут в мазанках, в землянках — по две-три семьи вселили.

Некоторые приехали полураздетые. А у иных были большие деньги. Они скупали продукты, не считаясь ни с чем. Цены выросли, ни к чему не подступишься. Утка стоила 400 рублей. Это было в сорок первом. Я уж не говорю про сорок третий — сорок четвертый годы.

Начали строго учитывать хлеб и все продукты. Как и во всей стране, в районе ввели карточки. Вначале распределяли 62 тонны муки в месяц, потом — 50, а в сорок четвертом 19 тонн на 7,5 тыс. человек. Колхозникам ни муку, ни хлеб не продавали.

В марте сорок четвертого рабочим райпромкомбината выдавали в день по 400 граммов хлеба, служащим по 300, а детям — 150. Зимой сорок пятого норма вдвое снизилась. Это в райцентре.

А в деревне? Приедешь туда, ночуешь в нетопленом сельсовете или в колхозной конторе на столах, голодная — горько станет, обидно. Утром придешь в семью, а там детишки рахитные, животы большие, ножки-ручки тоненькие. Мать на работе, на молотьбе. Молотили-то и зимой. Осенью хлеб в скирды складывали, зимой на волах подгоняли комбайн, называется «на стационаре». И каждый день сводка, сколько намолочено, сколько сдано. Что говорить про хозяйства, в районе ни одного зернышка не оставляли и не оставляем. Люди не роптали, понимали: хлеб нужен фронту, он тоже особый вид оружия, нужен солдатушкам нашим, рабочим на заводах.

Рассказывала Мария Тимофеевна, будто душу выплескивала. Мариэтта Сергеевна заверила, это ей нужно не для писанины, хоть она и спецкор «Правды». Что писать про горе и беды? Их люди каждый день видят. Разговаривали они в августе сорок пятого. Война с Германией кончилась, воевали с Японией. Похоронки шли и шли. И запоздавшие с западного фронта и с восточного. И когда эта война закончится… Много, очень много сил понадобится, чтобы подняться на ноги, восстановить порушенное и в городах и в селах, на освобожденных землях и здесь, в глубоком тылу.