«Вы же не хотите, чтобы остаток жизни она провела в больнице, не правда ли?» — спросил он.

«Что именно вы называете этим словом?» — бросила в ответ Мэрилин.

«Для вашей матери, — ответил он, — это ее дом».

Мэрилин не знала, как ответить на это. По воспоминаниям доктора Шварца, ее очень возмутило, что персонал клиники так равнодушно относился к тому, что Глэдис отказывалась принимать лекарства. К тому же, похоже, когда они рассказывали о лечении Глэдис в других учреждениях, они напомнили Мэрилин о ее собственном пребывании в Пэйн-Уитни. Больше всего она не хотела сделать жизнь своей матери еще более тяжелой, чем она уже была, поэтому она решила, что не будет увозить свою мать из «Рок-Хэйвен», а вместо этого предпримет попытку лично убедить ее принимать лекарства.

Медсестра отвела Мэрилин и доктора Шварца в парк. Парк этого учреждения запомнился ему сельским пейзажем, с широкими, хорошо подстриженными газонами и множеством лужаек, где в тени дубов пациенты могли отдохнуть и прогуляться. Они нашли Глэдис, сидящую за столом для пикника, на шее у нее была наброшена меховая накидка. Это была маленькая хрупкая женщина с серебряными волосами, зачесанными назад и связанными в маленький узел простой резинкой. Доктор Шварц вспоминал, что, увидев ее, он подумал, насколько она похожа на Мэрилин, какой она могла бы стать в возрасте шестидесяти двух лет. Более того, он рассказывал: позднее Мэрилин признавалась, что, когда она увидела свою мать, она испытала сильное и неожиданное захлестнувшее ее чувство мучительно-сладкой ностальгии. На столе перед Глэдис лежал большой ридикюль. Казалось, она ищет что-то внутри. Мэрилин осторожно приблизилась. «Мама?»

«Я здесь», — громко сказала Глэдис, как будто медсестра проводила перекличку.

Мэрилин села напротив матери. «Мама, я бы хотела познакомить тебя с моим другом, — сказала она. — Это доктор Шварц».

Доктор Шварц отчетливо помнит, как Глэдис мгновенно подтянула ридикюль к себе.

«Вы новенький, — сказала Глэдис, подозрительно оглядывая посетителя. Затем, повернувшись к дочери, она добавила: — Я не знаю его».

Мэрилин стала объяснять матери, что они с доктором пришли, чтобы сказать ей что-то очень важное. Она посмотрела на доктора и сказала ему: «Меня она не будет слушать, так что вы ей скажите».

Повисла неловкая пауза, во время которой Мэрилин явно ждала, что доктор начнет объяснять Глэдис, почему ей следует принимать лекарства. «Это было несколько дико, — вспоминал он много лет спустя. — Я не был психотерапевтом, я даже не был ее врачом, но она [Мэрилин] была в отчаянии, так что я очень старался».

Доктор говорил Глэдис о том, как важно принимать таблетки, но делал это в основном для Мэрилин. Пока он говорил, Глэдис продолжала рыться в ридикюле. Когда он закончил, Глэдис посмотрела на него и спросила: «А вы что, врач?» «Да», — ответил он. «Хорошо, я помолюсь за вас, а вы можете помолиться за меня, — сказала она многозначительно. — Это более эффективно, чем что-либо другое. Норма Джин знает это».

«Нет, мама, нет», — настаивала Мэрилин. Она стала говорить, что, возможно, они все ошибались в отношении христианской науки, так как ни один из них до сих пор не был исцелен этой религией. Она сказала, что теперь верит, что им нужна не только вера — им также необходимы медицинские препараты. Затем она коротко объяснила, что ей тоже последнее время очень нелегко — она, возможно, имела в виду свое пребывание в Пэйн-Уитни — и что сейчас она искренне верит, что им обеим обязательно поможет торазин.

Глэдис слушала с интересом, пока Мэрилин не кончила говорить. Затем Глэдис посмотрела на Шварца. «Я не знаю, что вы вбили в голову этой бедной девочке, — сказала она, — но Норма Джин знает, что путь на небеса лежит через молитву и набожность».

«Но, может быть, эти лекарства и есть ответ на твои молитвы, — сказала Мэрилин. — Наши молитвы». Она продолжала умолять свою мать так неистово, так страстно, что вскоре начала плакать. «Почему ты не можешь послушаться меня, хотя бы один раз?» — говорила она сквозь слезы. Она сказала, что, после всех этих лет, она наконец осознала, какой мучительной была жизнь Глэдис, и что она хочет помочь ей. «Пожалуйста, я никогда не просила тебя ни о чем, — продолжала она, — но сейчас я умоляю тебя».

Глэдис отстраненно смотрела на свою дочь. Наконец она спросила Мэрилин, что именно та хочет, чтобы она сделала. Мэрилин сказала, что хочет, чтобы Глэдис принимала торазин неделю, а может быть даже и месяц, если это возможно. «Я знаю, что ты почувствуешь себя лучше», — сказала Мэрилин.

«И что потом?» — спросила Глэдис.

«Потом ты сможешь покинуть это место, — ответила Мэрилин. — И вернуть себе свою жизнь».

Глэдис наклонилась к Мэрилин. «А что такое жизнь, дорогая? — спросила она. — Уже много лет это место — все, что я знаю».

«Я просто хочу, чтобы тебе было лучше», — сказала Мэрилин.

«Ты хочешь, чтобы мне было лучше, для себя, — ответила Глэдис, — и я благодарна тебе за это. — Затем она, пристально посмотрев в глаза дочери, добавила: — Но, Норма Джин, я хочу, чтобы тебе было лучше для тебя». Мать и дочь долго смотрели молча друг на друга. Затем Глэдис внезапно сменила тему. Она повернулась к доктору и, трогая мех, обмотанный вокруг своей шеи, сказала, что его подарила ей Норма Джин. Когда он ответил, что эта накидка прекрасна, она казалась польщенной. Она сказала, что работники больницы редко позволяют ей носить ее. Однако, когда холодает, она просит, и они обычно отдают ей этот мех. Затем она предложила ему погладить мех. Доктор аккуратно протянул руку и начал гладить шкурку, но как только он дотронулся до него, на лице Глэдис появилась гримаса боли, и она резко отпрянула назад. «У вас злое прикосновение», — сказала она, и ее лицо вдруг потемнело. Все это оказалось для Мэрилин слишком мучительным. Слезы снова покатились у нее из глаз. «Вы расстроили Норму Джин, — сказала Глэдис доктору. — Она очень чувствительна».