Годы спустя Мэрилин призналась своему парикмахеру, Сидни Гилярофф, очень известному в свое время мастеру, работавшему со звездами Голливуда: «Джо бил меня дважды. В первый раз я предупредила его: «Никогда больше не делай этого». Я не собираюсь терпеть это. Затем, после того, как он видел меня во время съемок эротичной сцены для фильма «Зуд седьмого года», он избил меня в гостиничном номере. В конце концов я закричала: «Хватит! Не знаю, что заставляет мужчину бить женщину — уязвимую и слабую. Не понимаю!»

16 сентября ДиМаджио покинул Нью-Йорк. На следующий день Мэрилин не пришла на студию. Ее доктор сказал, что она лежит дома с гриппом. Она смогла вернуться на съемки только через четыре дня. Даже Дэррил Занак — возможно, сам очень жестокий человек, особенно в комментариях о своей звезде Монро, — ужасно переживал по поводу того, что происходило в ее личной жизни. Он послал записку Билли Уайлдеру, уверяя режиссера: «Другие актрисы могли бы хорошо сыграть в этом фильме, но ничто не может восполнить неповторимость Мэрилин».

Билли Уайлдер лучше всего сказал о притягательности Мэрилин ее биографу, Дональду Спото: «Она выглядит на экране так, как будто вы можете протянуть руку и коснуться ее, она своего рода реальный образ, находящийся за пределами простой фотографии. Но есть в ней еще что-то. В ней было что-то особенное. У нее был природный инстинкт произносить комические реплики и придавать им нечто дополнительное, нечто особенное. Она никогда не была вульгарна в роли, которая иначе могла бы стать таковой, вы всегда с удовольствием видели ее на экране. Если собрать все воедино, у нее было качество, которого не было больше ни о кого, разве что у Греты Гарбо. Ни у кого».

Самое ошеломляющее в работе Мэрилин над фильмом «Зуд седьмого года» то, что она смогла превозмочь обстоятельства, несмотря на страдания в своей личной жизни. Именно так поступают настоящие кинозвезды — они отдают камере все, что имеют, даже тогда, когда им нечего дать. Она играла роль Девушки так, как будто родилась только для этого. Она знала о своей ошеломляющей красоте и о том, какое влияние она оказывает на мужчин, даже порой шутила об этом. Но она шутила над собой, не над мужчинами. Мелисса Андерсон из «Виллидж Войс» писала: «Монро настолько приковывает к себе внимание людей, что даже вне сцены мы с нетерпением ждем ее появления, искренне огорчаясь, когда она уходит. В большей части фильма она одета в белые платья, появляясь в нежно-розовом вечернем платье в обтяжку в одной из последних фантазий Шермана. Очевидно, это сделано для того, чтобы показать девственную чистоту созданного ею образа и полное отсутствие хитрости. Ее прическа из коротких завитых волос, выполненная Элен Терпин, навечно соединилась с образом Мэрилин».

Во время съемок эмоциональные проблемы Мэрилин сказались и сыграли свою злую роль. Помимо ее опозданий и плохой подготовленности, кто-то из членов съемочной группы рассказывал, что одну из сцен пришлось переснимать 40 раз — считалось, это увеличило бюджет фильма в 3,2 раза — более чем на миллион. Несмотря на это, фильм смог принести неплохой доход, обеспечив кассе «Фокс» 12 миллионов долларов. Та самая сцена с взлетающим платьем, которая привела Джо в бешенство, стала символом этого фильма, и аркетинговая команда «Фокс» постановила, что ее надо увеличить до высоты в 52 фута. Затем огромное изображение Монро было вырезано и помещено перед Государственным театром «Лью» на Таймс-Сквер, где проходила премьера фильма. Это стало сенсацией.

Мэрилин разводится с Джо

Она знала, что ей необходимо это сделать, но от этого было не легче. Очень много рассказывали о том, что она вызвала своего поверенного, Джерри Гислера, и сказала ему, что хочет развестись. Однако Марибет Кук, работавшая в то время у Гислера, рассказывает совсем иную историю. Она вспоминала:

«Все мы знали, что Мэрилин Монро по-прежнему безумно влюблена в Джо, но он бьет ее. Несмотря на это, она не хотела позволить ему уйти. Должна сказать — и Джерри не хотел бы, чтобы в то время кто-то узнал об этом, — что Мэрилин вызвала его из Нью-Йорка и сказала ему, что ей кажется, она хотела бы уехать от Джо, но еще точно не уверена в этом. Когда она вернулась в Лос-Анджелес, она не вызывала Джерри, чтобы попросить его составить документы для развода. Возможно, она думала, что он знает кого-нибудь, кто мог бы поговорить с Джо и исправить ситуацию. Она отчаянно пыталась найти способ спасти свой брак. Именно Джерри сказал ей: «Послушайте, Мэрилин, вы мне очень нравитесь. Как ваш друг, я должен сказать, что вам надо выбросить этого подонка из своего дома». Для Джерри это очень нетипично. Он представлял самые великие имена Голливуда и никогда не позволял себе высказывать свое личное мнение. Но с Мэрилин Монро все было по-другому. Когда он узнал, что происходит, он был очень расстроен. Я помню его слова: «Черт побери, я ведь поклонник и Джо ДиМаджио. Или, по крайней мере, я был его поклонником».

4 октября Джерри Гислер — мужчина средних лет, крепкий, плотный, с глубокими залысинами над румяным лицом — направился к Джо ДиМаджио с документами на развод. «Я помню его высказывание: «Господи, я только что звонил Мэрилин, чтобы спросить ее, где Джо, чтобы собственноручно передать ему документы в знак моего уважения к нему, и где, как ты думаешь, он находится? Дома, с нею!» Оказалось, что он все еще живет в том же самом доме, хотя я думаю, что они спали в отдельных спальнях или, возможно, на разных этажах. Он пошел к ней домой и передал Джо бумаги. Он сказал мне, что ДиМаджио посмотрел на документы и сказал: «Большое спасибо», хлебнул пива и снова перевел взгляд на экран телевизора. Вернувшись в офис, Джерри сел в кресло. Он выглядел совершенно измотанным. Я спросила его: «С вами все в порядке?» Он ответил: «Я только сказал Джо ДиМаджио, что Мэрилин Монро разводится с ним. Как ты думаешь, со мной все в порядке?» Я думаю, что именно в это время они с Мэрилин послали Дэррилу Занаку служебное письмо с просьбой не допускать ДиМаджио на территорию студии. Так что все действительно было кончено.

На следующее утро в доме Мэрилин на Палм-Драйв в Беверли-Хиллс царил настоящий хаос. Я должна была встретиться там с Джерри, чтобы передать ему бумаги, но даже не смогла войти в дом, потому что он был плотно окружен репортерами, ночевавшими под открытым небом, ожидая новостей. Наконец я вошла в дом, и там тоже было полно народа и царил беспорядок. Беспорядок — это еще слабо сказано: все выглядело так, как будто там никогда не убирались! На кухне лежало много еды, повсюду стояли немытые тарелки с объедками: на столе в кухне, в гостиной. На полу валялись смятые, пустые банки из-под пива [...], разбросанная одежда [...], повсюду стояли пепельницы, заполненные сигаретами [...], то есть я хочу сказать, это был настоящий свинарник. Кто-то, кто работал на Мэрилин в то время — не помню точно, но, по-моему, это был ее специалист по печати, Сидни Сколски, — не позволил мне подняться наверх, в ее комнату, где, как я знала, находился Джерри. Мне сказали, что она серьезно больна и ее нельзя тревожить, или, как мне было сказано, «она больна и лежит в постели». Я ушла. Тем вечером я поговорила с Джерри по телефону, и он сказал мне: «Бедняжка, она больна, ее накачали лекарствами... она очень опечалена... ей очень плохо...» На следующий день была устроена пресс-конференция. Я не пошла на нее. Это был настоящий зоопарк».