Что это могло означать? Могло быть и так, что Волков отнесся к этой встрече как к тяжелому эмоциональному испытанию, которое независимо от личности претендентки разбудило приносящие боль воспоминания о семье Романовых и о его полном опасностей пребывании в Сибири. Если его отношение и не было столь благосклонным, как в это предлагает верить Ратлеф-Кальман, то он также и не был убежден, что фрау Чайковская не является великой княжной. Двусмысленность этой ситуации получила дополнительное подтверждение, когда Волков вернулся в Копенгаген и составил отчет, который нисколько не прояснил обстановку. Он не мог – или не хотел – подтверждать или отрицать, что эта молодая женщина являлась Анастасией. И здесь случилось кое-что еще: тем летом 1925 года претендентка вскользь упомянула слово «Швыбз», одно из производных от слова «Швыбзик» – прозвища, которое дала Анастасии ее тетка Ольга Александрована {57}. Когда Ольга услышала об этом, она, как сама сказала, «была потрясена» {58}. Она немедленно отправила срочное письмо к бывшей горничной Александре Теглевой, которая в 1919 году вышла замуж за Пьера Жильяра и поселилась в Лозанне. «Я вас прошу, – писала она, – вместе с господином Жильяром без промедления выехать в Берлин и встретиться с этой несчастной женщиной. Что если она действительно окажется нашей маленькой? Боже мой, кто знает! И это будет наш грех, если она останется одна в бедственном положении, если все это правда… Я умоляю, я умоляю вас выехать так быстро, как только сможете, ведь вы лучше, чем кто-либо еще в мире, можете сказать нам правду обо всей этой истории… Помоги вам Боже! От всей души обнимаю вас. Если это действительно она, телеграфируйте мне, я присоединюсь к вам в Берлине» {59}.

Это письмо само по себе показывает, что отчет, привезенный Волковым, не содержал исчерпывающих сведений и требовал дальнейшего расследования. Теперь по просьбе Ольги Александровны в Берлин поехали супруги Жильяр с тем, чтобы встретиться с претенденткой. Фрау Чайковская по-прежнему находилась в клинике Святой Марии, страдая от инфекционного туберкулеза левого локтя, сильно похудевшая и испытывающая такие приступы боли, что доктора постоянно вкалывали ей морфий {60}. В таком состоянии оказалась женщина, которую Жильяр увидел 27 июля, когда он приехал в клинику, и которая претендовала на то, чтобы ее считали его бывшей ученицей. Позднее он вспоминал: «Я задал ей несколько вопросов на немецком языке, в ответ на которые она пробормотала что-то смутное односложное. В установившейся надолго тишине мы с большим вниманием рассматривали ее лицо, но не могли найти ни малейшего сходства с лицом, которое когда-то было так дорого нам. Пациентка имела длинный вздернутый нос, очень большой рот и полные губы; в противоположность ей у великой княжны Анастасии был короткий прямой нос, небольшой рот и тонкие губы; не совпадали ни форма ушей, ни выражение лица, ни звук ее голоса. Если не считать цвета глаз, мы не нашли ничего, что заставило бы нас поверить, что эта пациентка является великой княжной Анастасией, и нас не покидало твердое убеждение, что мы находимся в присутствии незнакомки» {61}.

На следующее утро супружеская пара вновь пришла в клинику, и там она нашла претендентку более активной. Александра Жильяр попросила претендентку показать ей ступни; увидев, что последняя страдает той же болезнью hallux valgus , что и Анастасия, она сообщила Ратлеф-Кальман об этом сходстве {62}. Однако когда Пьер Жильяр попытался задать фрау Чайковской несколько вопросов, те немногие ответы, которые получил он, носили уклончивый характер. Указав на свою супругу, Жильяр спросил претендентку, узнает ли она ее. По словам бывшего домашнего учителя, фрау Чайковская долго смотрела на свою горничную и наконец ответила на немецком языке: «Это младшая сестра моего отца», имея в виду великую княгиню Ольгу Александровну {63}. Зале, который присутствовал при этой встрече, согласился с тем, что такой случай действительно имел место, так же поступила и Ратлеф-Кальман, хотя последняя настаивала на том, что пациентка говорила это в бреду {64}.

Тем же вечером семья Жильяр встретилась с Ратлеф-Кальман и Зале на территории дипломатического представительства Дании в Берлине. Хотя позднее Жильяр скажет, что у него не было реальных оснований видеть в пациентке Анастасию, в ту пору он заявил, что на него легла «гигантская ответственность», обусловленная необходимостью принять решение по результатам столь короткого визита, да еще в условиях болезненного состояния молодой женщины, о которой идет речь {65}. Он решил, что будет разумнее, если они встретятся в Берлине несколько позже, когда улучшится состояние здоровья претендентки. Однако, перед тем как уехать из Берлина, он настойчиво просил, чтобы ее перевели из клиники Святой Марии в частную клинику, где она сможет получить более качественное лечение {66}. На следующее утро фрау Чайковская была переведена в берлинскую частную клинику Моммсена, в которой она находилась на излечении до конца года {67}.

Бывший домашний учитель и его жена уехали из Берлина, так и не высказав своего мнения о личности претендентки. Хотя первое впечатление Жильяра складывалось не в ее пользу, он не смог определенно заявить, что эта молодая женщина не является Анастасией. И Зале, и Ратлеф-Кальман – оба настаивали на том, что ранения в голову и в лицо могли изменить ее внешность, и Жильяр был вынужден согласиться с этим, он даже допустил, что возможно, удары, полученные ею по голове, могут объяснить ее очевидную неспособность говорить на русском языке. Опасаясь «совершить непоправимую ошибку», он изъявил желание провести еще одну оценку в более позднее время {68}. Что же касается Александры Жильяр, та была еще меньше уверена в чем-либо, по словам ее мужа, «ею владела надежда, что, может быть, в конце концов, эта больная женщина была когда-то той девочкой, которую она так сильно любила» {69}. Зинаида Толстая признала княжну в претендентке; баронесса Буксгевден отказала ей в праве считаться таковой; принцесса Ирэна тоже не увидела убедительных доказательств, хотя и хранила в душе сомнения. Далее, ни Волков, ни Жильяр не смогли вынести однозначного заключения. Нужно было постараться сделать этот трудный выбор, разгадать эту живую загадку, эту кровоточащую рану, которая поразила сердца Романовых и всей русской эмиграции. Эта задача легла на плечи великой княгини Ольги Александровны. Ее встрече с молодой женщиной, произошедшей осенью в Берлине, суждено будет стать единственным и самым спорным, самым славным эпизодом в деле претендентки.

Младшая сестра Николая II, великая княгиня Ольга Александровна была одним из немногих родственников Романовых, которые были допущены во внутреннюю жизнь императорской семьи в Царском Селе, и она не жалела сил, чтобы создать своим живущим в изоляции племянницам хоть какое-то подобие той светской жизни, которая текла за стенами их дворца. Но Первая мировая война вынудила их расстаться, и последний раз она видела Анастасию, когда Николай II вместе с детьми на один час приезжал в Киев, где Ольга устроила госпиталь. В тот же самый год был окончен ее неудачный первый брак, она быстро вышла замуж за армейского офицера, полковника Николая Куликовского, и в результате этого морганатического союза на свет появилось двое детей. Ольге было известно, что ее мать, вдовствующая императрица Мария Феодоровна не одобряла этот второй брак, и данное обстоятельство сделало великую княгиню чем-то вроде парии в семействе Романовых. Тем не менее после революции Ольга, верная дочернему долгу, последовала за своей матерью в Копенгаген, где она, ее муж и их дети поселились под крышей дома вдовствующей императрицы, и их способность выживать в этом новом и непонятном для них мире находилась в сильной зависимости от ее расположения и щедрости.

Упорствуя в своем убеждении, что никто из семьи Романовых не был убит в Екатеринбурге, вдовствующая императрица прямо заявляла, что считает ту молодую женщину в Берлине самозванкой {1}. Но после маловразумительных бесед с Волковым и Жильяром, показавших их неспособность вынести четкое решение, Ольга Александровна сомневалась в том, что Чайковская самозванка. Огорченная самой мыслью о возможности такого исхода, не испытывающая доверия к сведениям, полученным из вторых рук, и удивленная тем, что этой молодой женщине было многое известно, Ольга решила, что единственный способ решить проблему – отправиться в Берлин и увидеть все своими глазами. Известие о ее намерении породило панику: ее мать и сестра Ксения Александровна сначала протестовали против этого, а затем и вовсе попытались сорвать поездку. «Мы все были полны сомнений, – вспоминала Ксения, – по поводу целесообразности ее поездки, но главным образом потому, что мы боялись, что она будет использована сторонниками претендентки в целях пропаганды» {2}. Возможно, особенно учитывая ее морганатический брак, вдовствующая императрица и ее старшая дочь Ксения сомневались относительно суждения Ольги Александровны о фрау Чайковской. Однако Ольга была тверда и 27 октября 1925 года она прибыла в Берлин вместе со своим мужем.

Это событие стало началом и самого необычного, и самого запутанного поворота в деле претендентки. То, что произошло в течение трехдневного визита Ольги Александровны, более всего послужило превращению истории фрау Чайковской в один из загадочных мифов современности. Ее встреча с претенденткой, равно как и встречи с Жильяром, который приехал из Лозанны специально, чтобы повидаться с ней, будут активно использоваться как сторонниками, так и противниками, и каждая сторона будет собирать противоречащие друг другу факты и разнонаправленные версии с единственной целью подтвердить свою теорию. Во многих отношениях фактическая сторона дела менее важна, нежели представления об этом, то, что подразумевалось, что осталось несказанным, непризнанным, лежащим не на поверхности.