Как утверждают те, кто поддерживал фрау Чайковскую, известие о предстоящем визите держалось в тайне от нее, так чтобы она не имела возможности приготовиться или хотя бы ожидать приезда посетителей {3}. «Это не так», – возражали Ольга Александровна и Пьер Жильяр. По словам великой княгини, претендентка «была предупреждена о том, что я навешу ее», и что ей даже сказали: «кое-кто из Дании едет к тебе», и из этих слов, считала княгиня, претендентка могла легко догадаться, о ком идет речь {4}. В подтверждение этого Жильяр показал письмо от Зале, в нем посланник предупреждал, что скрыть от претендентки весть о предстоящем посещении оказалось «просто невозможным» и что «все мысли ее сосредоточены на этой встрече, и особенно на встрече с вами и вашей супругой» {5}.

Пьер Жильяр был первым, кто навестил фрау Чайковскую в комнате, отведенной ей в берлинской клинике Моммсена. Он нашел ее похудевшей и нездоровой; незадолго до этого она перенесла операцию, чтобы сохранить руку и избавиться от инфекции, ее сильно лихорадило, а острая боль требовала регулярных инъекций морфия {6}. «Когда я вошел, она лежала в постели и играла с подаренной ей кошкой, – писал он. – Она протянула мне руку, и я сел рядом с ней. Начиная с этой минуты она пристально смотрела на меня, но мне приходится признать, что в ходе моего посещения ею не было сказано ничего такого, что позволило бы мне предположить, что она узнала меня». Жильяр попытался задать ей несколько вопросов, но безрезультатно {7}.

«Пожалуйста, давайте поболтаем немного, – сказал Жильяр. – Расскажите мне все, что вам известно о пре-дыдущих годах вашей жизни».

«Я не знаю, про что болтать! – неожиданно зло и резко ответила фрау Чайковская. – Я не знаю, о чем бы я могла бы поболтать с вами!» Озадаченный таким поворотом событий, Жильяр вскоре ушел из ее комнаты {8}.

Несколько часов спустя к ней пришла Ольга Александровна. Позднее претендентка настаивала, что великая княгиня «тотчас же узнала меня, и во время ее многократных посещений общалась со мной в самой что ни на есть родственной манере» {9}. Писавшая для газеты New York Times журналистка Белла Коэн утверждала, что, как только Ольга вошла в ее комнату, фрау Чайковская приподнялась на постели и закричала: «О, моя дорогая тетя!» {10}

Это полная ерунда. Даже Ратлеф-Кальман, которая всегда была готова распространять любые сведения, говорящие в пользу претендентки, даже она не стала делать таких заявлений.

На самом деле создается впечатление, что все участники встречи стремились проявить предельную осторожность и сдержанность. Как написал Жильяр, претендентка, когда в комнату вошла Ольга, «не сделала ни одного из тех непроизвольных движений, которые служат выражением нежности, и которые было бы уместно ожидать от нее, будь она действительно великой княжной Анастасией» {11}. «Я была глубоко тронута», – призналась Ольга, когда писала о «нежных чувствах», которые пробудила в ней претендентка {12}. Но создавалось впечатление, что внешность претендентки привела ее в некоторое смущение, во всяком случае, в начале встречи, и, по словам Ратлеф-Кальман, это было отмечено замечанием, что фрау Чайковская больше походит на Татьяну, чем на Анастасию {13}.

Однако похоже, что чем больше Ольга смотрела на претендентку, тем меньше сходства удавалось ей найти. «Черты лица моей племянницы вряд ли могли бы измениться до полной неузнаваемости. И нос, и рот, и глаза – все выглядит совершенно иначе» {14}.

Ольга говорила по-русски, претендентка отвечала ей на немецком; она понимала – «с трудом», по словам Жильяра, – русскую речь, но «не могла говорить на этом языке» {15}. Когда же фрау Чайковская наконец открыла рот, она, как утверждала Ратлеф, засыпала великую княгиню вопросами, спрашивая: «Как себя чувствует бабушка? Как ее сердце?» {16}

На свет вновь появились фотографии, сделанные во дворце, в Крыму, а также фотографии семьи Романовых и те, что были сделаны во время путешествия в честь трехсотлетнего юбилея династии Романовых. Ольга и Жильяр следили за претенденткой, чтобы увидеть ее реакцию на эти снимки. Фрау Чайковская от случая к случаю указывала на отдельных людей и говорила, кто это такие, однако по отношению к другим личностям она не продемонстрировала ни интереса, ни свидетельства того, что они знакомы ей {17}. И вдруг после всего этого разочарования происходит нечто, породившее очевидное изумление, – Чайковская обратилась к Александре Жильяр, назвав ее «Шурой», то есть тем именем, что было в ходу у детей в семье императора, и указав на флакон с туалетной водой, попросила, чтобы та этой водой протерла ей лоб. Ратлеф-Кальман говорила, что Анастасии очень нравилось, когда няня так протирала ей лоб, правда, при этом Ратлеф-Кальман не приводила никаких доказательств, подтверждающих это {18}. По утверждению последней, Жильяр был настолько тронут, настолько ошеломлен увиденным, что он вышел из комнаты, говоря со слезами, запинаясь: «Как это чудовищно! Что стало с великой княжной Анастасией? Ведь она же развалина, она – физически и душевно искалеченный человек! Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь великой княжне» {19}.

По словам Зале, ближе к окончанию своего визита Ольга Александровна выглядела взволнованной и запутавшейся. «Я не могу сказать, что это – Анастасия, – так сказала она Зале, – но я не могу также сказать, что это не она» {20}. Однако Ратлеф-Кальман представила события в ином свете. Она убеждала, что великая княгиня отвела ее в сторону и прошептала: «Наша малышка и Шура выглядят совершенно счастливыми, снова найдя друг друга. Если бы у меня были хоть какие-то деньги, я бы сделала все для нашей маленькой, но у меня денег нет, и мне приходится зарабатывать средства на мои личные нужды с помощью живописи». И немногим позже, так говорила Ратлеф-Кальман, она добавила: «Я так счастлива, что приехала сюда, и что я сделала это, даже несмотря на то, что моя мама была против. Она так сердилась на меня. А еще моя сестра послала мне телеграмму из Англии, в которой говорилось, что я ни при каких обстоятельствах не должна навещать малышку» {21}.

Считать ли все это фактом признания со стороны Ольги? По мнению Ратлеф-Кальман, так оно и есть. И у нее был еще один довод: по ее словам, Жильяр и его жена вели себя так, как если бы «они открыто признали возможность» того, что претендентка и в самом деле была Анастасией; во время посещения бывший учитель, заявляла Ратлеф-Кальман, даже «говорил об этой пациентке так, как если бы он говорил о самой Анастасии {22}. И нельзя забывать его полное эмоций восклицание: «Что сталось с великой княжной Анастасией?» {23}