Элизабет улыбнулась.

– Лиззи, не делай так. Не надо меня подозревать. Это меня очень удручает. Говорю тебе – я уже действительно научилась общаться с ним просто как с приятным и умным молодым человеком – и не более того, без какого-либо скрытого желания. Меня вполне удовлетворяет его нынешнее поведение, и я прекрасно понимаю, что он никогда не собирался добиваться моей любви. Просто Бог дал ему хорошие манеры и сильное желание нравиться окружающим в большей степени, чем другим.

– Ты такая жестокая! – ответила ее сестра. – Не позволяешь мне улыбаться, а сама непрерывно смешишь меня.

– Как трудно иногда сделать так, чтобы тебе поверили!

– Не только трудно – невозможно!

– Но почему ты пытаешься убедить меня, что я чувствую больше, чем признаю?

– Не знаю даже, как и ответить на этот вопрос. Поучать все мы любим, но почему можем учить тем вещам, которые вообще не стоит знать. Извини; если ты и дальше будешь убеждать себя в своем равнодушии к мистеру Бингли, то не пытайся убедить в этом хотя бы меня.

Через несколько дней после этого визита мистер Бингли приехал снова, и к тому же один. Его приятель оставил его и уехал утром в Лондон, но собирался через десять дней вернуться. Он просидел с ними больше часа, и настроение у всех было удивительно хорошим. Миссис Беннет пригласила его пообедать вместе, но мистер Бингли отказался, многословно извинившись и сославшись на дела.

– Что ж, – сказала она, – когда вы придете в следующий раз, надеюсь, нам повезет больше.

Мистер Бингли ответил, что всегда будет очень рад посетить их и т. д., и т. п., и как только получит приглашение, то воспользуется первой же возможностью засвидетельствовать им свое почтение.

– А завтра вы сможете прийти?

Да, завтра у него нет никаких дел вообще и поэтому он с готовностью примет ее приглашение.

И он действительно пришел, к тому же в такое «подходящее время», что ни одна из женщин еще не была одета. Миссис Беннет, в пеньюаре и с полуготовой прической, мгновенно влетела в комнату дочери и воскликнула:

– Джейн, дорогая, быстро собирайся и беги вниз. Он пришел. Мистер Бингли пришел! Правда. Скорее собирайся. Эй, Capа, ступай к мисс Беннет и немедленно помоги ей надеть платье. Оставь прическу мисс Лиззи на потом.

– Мы спустимся вниз, как только сможем, – сказала Джейн, – но кажется, что Китти уже давно готова, потому что прошло полчаса, как она пошла наверх.

– Да Бог с ней, с Китти! При чем здесь она? Ну-ка, скорей! А где же твой пояс?

Но когда мать ушла, Джейн решительно отказалась идти вниз одна – только вместе с кем-то из сестер.

То же желание оставить их вдвоем просматривалось и вечером. После чаепития мистер Беннет, по привычке, уединился в библиотеке, а Мэри пошла наверх к фортепиано. Когда два из пяти препятствий были, таким образом, устранены, миссис Беннет долго сидела и моргала Элизабет и Кэтрин, но это не произвело на них никакого впечатления. Элизабет ее просто не замечала, а когда Китти наконец заметила, то спросила, словно ничего не понимая:

– Что случилось, мама? Почему вы мне все время моргаете? Что я должна сделать?

– Ничего, дитя мое, ничего. Я тебе не моргала.

Пять минут миссис Беннет просидела неподвижно, но затем, не желая терять такую бесценную возможность, она вдруг вскочила и, обратившись к Китти со словами «Иди сюда, милая, я хочу с тобой поговорить», схватила ее за руку и вывела из комнаты. Джейн сразу же бросила взгляд на Элизабет, полный недовольства такими хитростями и мольбы к ней на них не поддаваться. Через несколько минут миссис Беннет приоткрыла дверь и позвала:

– Лиззи, дорогая, мне надо с тобой поговорить.

Элизабет пришлось подчиниться.

– Пусть останутся вдвоем, – сказала ее мать, как только они вышли в зал. – Мы с Китти пойдем наверх и посидим в гардеробной.

Элизабет предпочла не спорить с матерью и просто спокойно дождалась в зале, пока они и Китти не исчезнут из виду, а потом вернулась в гостиную.

Таким образом, в тот день хитрости, к которым прибегла миссис Беннет, успеха не возымели. Бингли был само обаяние, но суженым Джейн так и не стал. Его веселье и непринужденность стали чрезвычайно уместным дополнением к вечерним посиделкам, а невыносимую навязчивость матери и ее глупые замечания он воспринимал с должной снисходительностью и незыблемым выражением лица, чем в значительной мере обязан был ее дочери.