Одежды край поднять стыдится;

Она бежит, он все вослед:

И сил уже бежать ей нет

(да ине хочется. Оправдание «ОНО» перед «СВЕРХ-Я». — М. Л.).

Татьяна засыпает глубже. Возникают картины почти сексуального содержания:

Упала в снег — медведь проворно

Ее хватает и несет;

Она бесчувственно-покорна

(сома не знаю, как получилось. — М. Л.),

Не шевельнется, не дохнет;

Он мчит ее лесной дорогой;

Вдруг меж дерев шалаш убогий

(с милым рай в шалаше. — М. Л.);

Кругом все глушь; отовсюду он

Пустынным снегом занесен,

И ярко светится окошко,

И в шалаше и крик и шум;

Медведь промолвил: «Здесь мой кум:

Погрейся у него немножко!»

И в сени прямо он идет

И на порог ее кладет

(сон продолжает углубляться— медведь уже заговорил человеческим голосом.— М. Л.).

Опомнилась, глядит

Татьяна: Медведя нет; она в сенях;

За дверью крик и звон стакана,

Как на больших похоронах;

Не видя тут ни капли толку,

Глядит она тихонько в щелку

(а ведь могла убежать.— М. Л.),

И что же! видит... за столом

Сидят чудовища кругом:

Один в рогах с собачьей мордой,

Другой с петушьей головой,

Здесь ведьма с козьей бородой,

Тут остов чопорный и гордый...

Опускаю описание других чудовищ.

Но что подумала Татьяна,

Когда узнала меж гостей

Того, кто мил (для «ОНО». — М. Л.) и страшен

ей (для «СВЕРХ-Я». — М. Л.) —,

Героя нашего романа!

Онегин за столом сидит

И в дверь украдкою глядит.

Он знак подаст — и все хлопочут;

Он пьет — все пьют и все кричат;

Он засмеется — все хохочут;

Нахмурит брови — все молчат;

Он там хозяин, это ясно: