Документы ее так и не нашлись, впрочем все равно ей пришлось сменить фамилию, потому что мы, брат Сергей, через месяц поженились... А еще через полтора месяца приехала в Себеж ее мать и привезла с собой двух ребятишек... И оказались они детишками моей драгоценной супруги...

Я люблю детишек. И этих полюбил, как родных… Но почему она сразу мне не сказала, что у нее есть дети? Я все равно на ней женился бы. А так эта боль­шая ложь на всю жизнь пролегла между нами... Если нет доверия, брат Сергей, между мужем и женой, нет и настоящей семейной жизни...

Козодоев понравился Сергею. Был он душевным и простым человеком. Как-то даже не верилось, что не­складный, добродушный Козодоев командовал развед­чиками, несколько лет работал народным судьей. И га­зетчиком он был способным. Его статьи и очерки всегда были добротными, интересными и глубокими по содер­жанию, но писал Козодоев почему-то мало. В местном альманахе опубликовали его документальную повесть о псковских партизанах. Козодоев был очень доброжелательным и всегда радовался, когда в газете появлялся удачный очерк или фельетон.

И Сергею было особенно приятно, что именно в этот день Александр Арсентьевич пришел к нему в отдел ин­формации. В редакции пусто: седьмой час, и все разо­шлись по домам. Козодоев, наверное, заметил во дворе мотоцикл, и вот разыскал...

— Никто не верит, что это ты сам написал очерк,— сказал он.

— А вы? — взглянул на него Сергей.

— Верю, — ответил он, — но не понимаю, почему ты раньше не писал?

— Не хотел у вас хлеб отбивать, — усмехнулся Сер­гей.

Ну как объяснить, что он и сам не подозревал об этом, что встреча с Лилей всколыхнула его, а огромное желание выручить, помочь ей натолкнуло на мысль напи­сать вместо нее зарисовку о колхозной ГРЭС? Почему он раньше не писал? Да потому, что и в голову такое не приходило! Газета — это особый жанр. Статьи, очерки на промышленные, сельскохозяйственные темы его не при­влекали. Для того чтобы написать такой материал, нуж­но было вникнуть в суть дела, как говорится, повариться в этом котле, что он и сделал, приехав в деревню за по­лосой, а раньше это не входило в его обязанности. Он делал снимки людей за работой, пейзажи, фотоэтюды, а остальное его не касалось... Нельзя сказать, чтобы он вообще до этого никогда не написал ни строчки. Он писал для себя: стихи, рассказы, даже начал повесть... Но об этом никто не знал, не исключая и Николая Бутрехина. Причем всеми этими литературными упражнениями он занимался в армии и на целине. И сейчас на этажерке хранится толстая папка с его пробами пера... Он не рас­крывал ее с тех самых пор, как стал фотокорреспонден­том областной газеты.

— Скажи честно, — спросил Александр Арсеитье­вич,— ты недоволен, что тебя определили в отдел инфор­мации?

— Я хотел к Султанову, — ответил Сергей.

— И Султанов хотел тебя взять... Редактор потом согласился.

Сергей удивленно уставился на Козодоева. Серые глаза со скрытой усмешкой смотрят на него. Русый чуб спускается на правый глаз. Нос в щербинках, щеки — тоже.

— Я был против,— сказал Козодоев. — Грош цена тому газетчику, кто не поработал в отделе информации... По чести говоря, это самый боевой, оперативный отдел в газете. И ты должен его пройти. А потом можешь в любом отделе работать.

— Мне почему-то казалось, что в отделе информа­ции, как правило, самые бездарные сотрудники сидят... Кто ничего, кроме небольшой информашки, написать не может.

— Напрасно так думаешь, — посерьезнев, сказал Александр Арсентьевич. — Через несколько месяцев для тебя в области не останется белых пятен. Ты будешь все знать: предприятия, села, города, известных людей. А писать очерки и фельетоны никто тебе не запрещает. В отраслевом же отделе ты будешь знать лишь какую-либо одну сторону жизни...

— А может быть, все это зря? — сказал Сергей.— Мне и фоторепортером было хорошо... И потом, больше свободы. Вот вернется Володя Сергеев из командировки и запряжет меня...

— Еще не поздно, — усмехнулся Козодоев. — Погово­рить с редактором?

Сергей смотрел на него и не мог понять: шутит он или серьезно? Оказывается, простое, открытое лицо Александра Арсентьевича может быть непроницаемым, а излучающие радушие глаза — острыми, проницатель­ными.

— Поговорите, — решил продолжить игру Сергей.

— Зачем говорить? Я и сам могу решить этот во­прос. Вот тут на месте.

— Наконец-то я поверил, что вы были судьей! — рас­смеялся Сергей.

— И, говорят, неплохим, — сказал Козодоев.

Они помолчали. Сергей зачем-то переставил телефон­ный аппарат с одного места на другое. Погладил трубку и, глядя в окно, задумчиво произнес:

— Если бы только одна работа занимала все мысли человека.

— Такой человек достоин жалости, — сказал Алек­сандр Арсентьевич.— Это значит, что он обокрал себя.