Мы пришли в какие-то дебри, и если в начале кладбища было множество современных не дешевых памятников, то в этой части несколько десятков похожих один на другой заброшенных холмов с трухлявыми деревянными крестами.

– Хорошо, все же, что в сорок четвертом в этот дуб ударила молния и от него остался такой внушительный огрызок. – Старческая рука, усеянная пигментными пятнами, нежно поглаживала торчащие с высокой травы осколки какого-то дерева. – Не зря Юрген для маминой могилки выбрал именно это место, а то ведь среди этих безликих могил я бы вряд ли поняла сейчас, какая из них, принадлежит маме.

На эти слова я ничего не ответила. Да и не нуждались они ни в чьих комментариях, как и все последующие.

В минуты, когда Василина Степановна оголяла у могилы матери душу, я чувствовала себя третьей ногой, но уйти не посмела.

Я стала немым свидетелем горьких слез и самых откровенных слов раскаяния. Пожилая женщина рыдала, словно ребенок, над могилкой той, которую не смогла оплакать в далеком сорок четвертом. Василина Степановна, опустившись на колени, просила у поросшего бурьяном холмика, прощенье за все свои ошибки и прегрешения. Она просила прощения у матери и за сворованный со стола кусочек хлеба, в сорок втором. И за то, что не смогла орошить ее путь в загробный мир своими слезами. Она умоляла простить за то, что скрывала от нее своего Юргена. А потом за то, что не осталась верна своей малой родине и сбежала куда глаза глядят. Затем женщина долго рассказывала маме о ее зяте, внуках и правнуках, а после достала со своего пасхального лукошка коробочку «Рафаэлло» и кусочек фаршированной рыбки, со словами – «Таких конфет при жизни ты не могла попробовать, но уверена, ты была бы от них в восторге. Ты ведь так любила сладости… А это твоя любимая рыбка, которую в своей не простой жизни тебе доводилось есть не так уж и часто», она оставила их у креста.

– Мамочка моя, родная, любимая, прости меня за все. Надеюсь, вы с папой обрели друг друга на небесах и там ты такая же счастливая, как я была здесь, на земле, рядом со своим мужем… - было последнее, что произнесла Василина Степановна.

В эти минут было сказано многое и вспомнилось тоже многое. После всего услышанного, мне показалось, что все сказанное этой не молодой женщиной, проникло глубоко под землю и каждое слово достигло своего адресата. А в подтверждение моих ощущений, откуда ни возьмись, налетел сильный ветер и принес с собой пусть не долгий, но такой обильный дождь. Дождь, который стал символом прощения. Дождь, который смывал все, о чем просила милая старушка, стоя на коленях у небольшого бугорка. Дождь, который стала живой водой, исцеляющей от всех ран прошлого. Я, как и Василина Степановна, точно знала, это вместе с ней плачет мать - прощая, понимая, благодаря своего ребенка за то, что она достойно прожила жизнь. Именно мать, послала волшебное омовение, после которого даже я почувствовала неимоверное облегчение и вдохновение.

С кладбища мы возвращались молча. Каждая из нас, думала о своем. Я – о том как быстротечна и непредсказуема наша жизнь. А мысли Василины Степановны мне были не ведомы, но, скорее всего, похожи на мои.

Вновь воспользовавшись навигатором, я готова была нестись прочь с этой красивой снаружи, но гнилой изнутри деревни. Мои мысли уже были в «Калиновке» где этой пожилой женщине не довелось пережить столько ужаса и боли, но на крутом повороте, Василина Степановна меня остановила.

– Наденька, а как же дом Домны?! Прошу, давай остановимся хоть на минутку, а вдруг ее сына увидим. Скажу ему хоть одно ласковое слово, ведь уверена, он в нем нуждается, ведь за всю жизнь, скорее всего, кроме как «дебил» или «дурачок», ничего лучше не слышал. А я-то ведь знаю, как больно могут ранить слова, и как начинаешь со временем ненавидеть весь мир, который жестокого оболгал тебя.

Точно, а я ведь совсем забыла об обещании заглянуть в этот двор.

– Конечно остановимся, вот только как бы не стать ненавистными незваными гостями.

– Наденька, только не говори, что ты поверила в сказки Скарлетт о психическом расстройстве Домниного сына. Он просто платит всем односельчанам той же монетой. Поверь, это так и есть. Я через это проходила. Ненависть и презрение не может породить ничего другого, а если его с детства травили, ясное дело что сейчас, он не без удовольствия может отплатить тем же. Да и фантазия у местных извращенная. Это я тоже знаю.

Не спорю, в словах Василины Степановны была какая-то доля истины, мы даже в университете что-то похожее рассматривали, но откуда этому Юре знать о наших помыслах? Не хочу никого обижать, но ведь дыма без огня не бывает.

– Наденька, если ты опасаешься неожиданного поворота событий, можешь не ходить, - прозорливо взглянув на мою испуганную физиономию, проговорила старушка.

– Нет, просто он ведь не знает, что мы с миром.

– Думаю он поймет это с первого слова или даже взгляда. А еще, я просто обязана рассказать ему правду о его матери. Очень сомневаюсь, что о ней он слышал что-то кроме «проститутка» и «помешенная».

С этими словами я точно не могла поспорить.

– Есть кто живой? – бредя по проторенной тропе поочередно выкрикивали мы, но в ответ – тишина.

– Тук-тук, можно? – Василина Степановна легонько постучала в перекосившуюся до невозможности дверь. – Надо же, даже дверь та самая выжила.

Мы несколько минут заглядывали в грязные окна. Наверное, даже если бы кто-то смотрел с той стороны прямо нам в глаза, мы все равно ничего не заметили бы.

– Ладно. Давай не будем зря время тратить а заглянем во внутрь. Если никого дома не окажется, уйдем ни с чем. Значит не судьба.

Едва ступив в коридор, точнее сени, так как коридор в моем понимании нечто другое, я ощутила принеприятнейший запах старья. Создалось такое впечатление, что со времен второй мировой, здесь никто никогда ничего не менял и не избавлялся от хлама. Шагая все дальше я поняла что так оно и было. Маленькое помещение было просто переполнено солдатскими атрибутами, по странной случайности не сопревшими за все эти годы. Хотя, думается, что вонь царит в этих сенях именно потому, что нижний ряд все же медленно тлеет пораженный плесенью. Но кому до этого есть дело?