В такой день дрожащая, заплаканная Лита очутилась в Петербурге. Было только пять часов, а казалось, совсем сумерки.

– Здесь всегда так?..
– со страхом спросила она Ивана Феодоровича, за руку которого держалась, как маленькая.

– Что - так?

– Так темно.

– Ну нет!
– успокоил он ее.
– Просто сегодня погода плохая.

Лита недоверчиво примолкла. Пока они ехали долго от вокзала по грязным шумным улицам, переезжали какие-то мосты, ехали опять, все дальше, дальше, она молчала и, широко открыв глаза, глядела по сторонам. Как это все было не похоже на веселый красивый Киев, где так много солнца и такие прелестные дома!.. А какой-то будет дом, где она будет жить? И какие у нее тети? И какая бабушка? Похожа ли она на ее бабушку? При мысли о бабушке опять у нее слезы подступили к горлу. Но она решила больше не плакать.

– А там есть дети?
– спросила она своего спутника.

– Н-нет... не думаю... твои тетки не замужем...
– отвечал он и опять замолчал.

Извозчик наконец подвез их к воротам коричневого дома с белыми колоннами и сказал:

– Вот, барин, этот номер-то, что ли?

– Этот самый!
– протерев очки и прочитав надпись на воротах, сказал Иван Феодорович.
– Выходи, Литочка, приехали!..

С сильно бьющимся сердцем пошла она за ним по мосткам. Задребезжал колокольчик, залаяла собака, заскрипели ворота, послышались встревоженные голоса, и показались любопытные лица. А через несколько минут Лита уже стояла в жарко натопленной маленькой передней, где пахло постным маслом.

Тощенький мужичок внес ее корзинку и чемоданчик, здоровая девушка бросилась в комнаты, через минуту показалась старая горничная с подвязанными зубами и заговорила:

– Пожалуйста, разденьтесь, Агния Дмитриевна сейчас идут.

Пока раскутывали Литу и снимали шубу со старика, в дверях появилась сухая, костлявая женщина с когда-то рыжеватыми, а теперь наполовину седыми волосами, с широким носом и калмыцкими скулами, в черном шерстяном платье.

– Агния Дмитриевна?
– полувопросительно сказал Иван Феодорович, двигаясь к ней навстречу.

– Она самая и есть...
– боком подавая руку, сказала Агния.
– Верно, господин Левченко?

– Именно-с. Вот доставил вам вашу племянницу, - стараясь быть любезным и подталкивая вперед оробевшую Литу, сказал старик.

– Очень вам благодарна. Это и есть Мелитина?
– спросила Агния, хотя, разумеется, другой девочки быть не могло.

Лита сделала ей реверанс, Агния взяла ее за плечо и слегка повернула к свету. Она глядела с минуту на тоненькую бледную темноволосую девочку в траурном платье, потом сухо промолвила:

– Не в Рябининых пошла.

Потом повернулась к Ивану Феодоровичу и сказала:

– Однако пожалуйте чаю с дороги... Маринушка, самовар в большую столовую подай и вели Лушке привезти бабушку!..

Итак, Лита была принята в рябининском доме.

III

За чаем Лита увидела Евдокию Даниловну, у которой ее заставили поцеловать ручку. Евдокия Даниловна совсем не была похожа на ее беленькую бабушку; старуха посмотрела на нее мутными сердитыми глазами и забормотала что-то, что трудно было понять. Прислушиваясь, Лита разобрала:

– Я ей тогда говорила: не бери эту чашечку... чашечка дареная, а она взяла да и упустила из рук-то. И расколола... любимую мою чашечку... говорила я ей!..

Кто, когда, какую чашечку разбил, осталось невыясненным, но никто на ее жалобу и не обратил ни малейшего внимания. Луша поила ее чаем, а Агния Дмитриевна угощала гостя и беседовала с ним. Он сочувственно поглядывал на притихшую девочку и решился спросить Агнию:

– Как же вы решите с барышней?..

Лита насторожилась, поняв, что речь идет о ее судьбе.

– То есть относительно чего это?
– сухо спросила Агния.

– Да вот отдадите ее... куда-нибудь?

– Теперь куда же отдавать? Весна на носу... Там вот приедет братец... рассудим... с осени что-нибудь надумаем.

– Конечно, конечно, - поторопился согласиться Иван Феодорович, допил свой стакан и начал прощаться.

– Посидите, что ж вы...
– по обязанности удерживала Агния, но сама поднялась с места.

– Благодарю вас, мне еще далеко ехать... Да и устал с дороги, признаться...

– Понятное дело.

– Ну, Литочка, прощай, милая...
– обратился старик к девочке.
– Будь умницей, оставайся с Богом...
– Он взял ее за ручки и наклонился поцеловать. Она вдруг забыла все свое достоинство и, обняв его за шею обеими руками, со слезами и страхом вскричала:

– Иван Феодорович! Не уезжайте! Не оставляйте меня!.. Милый Иван Феодорович!..

– Ну, деточка, ну, милая, что же поделаешь? Надо... нельзя...- смущенно бормотал старик, гладя ее по темной головке и не зная, что ему с ней делать.