– Пять баллов, Рябцев, - и вздрогнула от окрика.

– Светлана Аркадьевна, будьте любезны, подойдите сюда!

Она шла по проходу и знала, о чём он ей сейчас скажет. Люська делала страшные глаза, тайком от Дубова крутила пальцем у виска, не принимая во внимание любопытствующих учеников. Вот Люське всё всегда можно. Вся школа считает её “крышу” танцующей вокруг Земли на первой космической скорости, вроде второго естественного спутника. И потому Люська позволяет себе быть естественной. Терять нечего. За это её вся школа и любит. Остальные учителя вынужденно манерничают. Соблюдают педагогическую этику. Добросовестно соблюдают, зачастую доходя до откровенной лжи, притворства и подлости по отношению к детям. Достаточно вспомнить историю с журналом. Ученики видят, понимают, на подобных примерах учатся. Учителям, за редким исключением, не верят. Процесс воспитания племени младого, незнакомого, таким образом, тормозится. Против педагогической этики Светлана ничего не имела. Но лгать детям, лицемерить, притворяться тоже нехорошо, неправильно. Если по справедливости, то некоторых учителей не только к детям, к взрослым людям близко подпускать не стоит.

Она готовилась высказать свои мысли Павлу Николаевичу. Не сумела. Стоило ей открыть рот в попытке оправдаться, Дубов сразу же приводил новые доказательства её педагогической несостоятельности. Говорил он тихо. Ученики не должны слышать его слова. Говорил жёстко и кое в чём жестоко. Между тем, сам пару часов назад позволил себе неэтичное поведение. Это когда, ещё перед мостом, ребята смеялись над ней, а он их не одёрнул. Или над простым учителем смеяться можно, а над завучем ни-ни?

– Ну, идите и сами накажите Рябцева. Вы руководитель группы, не я. Имеете право, - вспылила в конце концов Светлана.

– Наказывать надо не Рябцева, наказывать надо вас, - отрезал Дубов.

Светлана не стала дальше выслушивать нотацию. Частично справедливую, само собой. Но только частично. Она резко повернулась и пошла туда, где обе скамейки были совсем свободны. Села и уставилась в окно. На глаза, в который уже раз, наползали слёзы. Как его жена смогла выдержать с ним целых одиннадцать лет? Светлана на вторые сутки замучилась со слезами бороться. Почему он не делает замечаний Люське? Наверное, потому что бесполезно. Ведь мог по крайней мере в тамбуре нотацию читать. Ребята, скорее всего, не слышали его слов, однако, прекрасно поняли - её ругают. Не трудно сложить два и два, догадаться, из-за чего, собственно, ругают. Она заметила их сочувствующие взгляды. О пресловутой педагогической этике Дубов и не вспомнил. Ему можно. И, между прочим, песню Рябцев сочинил талантливую, новой формы. Коротко, точно, эмоционально, информативно. До такого додуматься надо. Не каждому дано. Светлана усиленно моргала, хлопала ресницами, стараясь загнать слёзы обратно, откуда пришли, внутрь себя. И была так занята своими манипуляциями, что не заметила, как рядом очутилась Панкратова. Плюхнулась поближе, пихнула локтем в бок:

– Смотри! Солнце светит через зелёное кольцо!

Светлана покосилась на Люську. Та искренно таращилась в окно, тыкала туда пухлым, похожим на сосиску в перетяжках, пальцем.

– Люля, ты прелесть, - шмыгнула носом Светлана. Кинула взгляд в нужном направлении и замерла. Солнце светило через зелёное кольцо. С подобным ей сталкиваться пока не приходилось. Кольцо было широким, нежного цвета молодой листвы, акварельно прозрачным. Невидимый художник нарисовал его одним уверенным движением воздушной кисти. Внешняя и внутренняя кромки на удивление ровные.

– Я читала о таком, - заявила Люська.
– Вроде, оно к счастью.

– Ты о зелёном луче читала. Здесь же только преломление света в воздухе из-за влажности. Перед дождём. Обычная рефракция.

– Нет, это к счастью, - упёрлась Люська.
– Ты что, не хочешь быть счастливой? А на Дубова внимания не обращай. Три к носу. Сколько понимаю, он на себя злится, не на тебя.

Светлана сдвинула брови. Какая разница, на кого он сейчас злится? Всё равно их роману пришёл конец. Нет в Павле Николаевиче ничего рыцарского.

Небо быстро темнело. Подсвеченные солнцем громады бело-розовых облаков сбивались в кучу, наливались серыми, грязно-синими, лиловыми красками. Между ними иногда прорывались лучи солнца. Чётко очерченные, косые, они заливали предгрозовым, особой насыщенности светом перелески, луга, деревни. В приоткрытое окно потянуло посвежевшим, сырым воздухом. Светлана поёжилась. В одной футболке становилось зябко. Курточку за ненадобностью она убрала в рюкзак, рюкзак стоял далеко. Идти к нему не хотелось.

Люська заметила, как Светлана передёрнула плечами. Стащила с себя ветровку, набросила подруге на плечи, обняла обеими руками, прижала к себе. Скомандовала:

– Рябцев, Ковалёв, Миронов, закройте нам окно.

А Светлане бурчала:

– Плюнь ты на Дубова. Я тебе ещё когда говорила, что он старый для тебя. И прибабахнутый.

Подошли мальчики. Люська мгновенно замолчала. Ждала, пока они выполнят просьбу. Ха! Окно заупрямилось, закапризничало. У мальчиков ничего не получалось. Люська вскочила. Давала советы, помогала. Суетилась, в общем. В итоге, сама закрыла капризное окно. Мальчишки стрельнули в неё глазами, Заухмылялись и отправились на свои места. Павел Николаевич смотрел на оконную эпопею из другого конца вагона. Ни звука, ни жеста в сторону женщин и детей. Помогать явно не собирался. Ждал, когда позовут? Хотел особого приглашения? Зря. Не дождался. Люська презрительно хмыкнула. Опять селя рядом, обняла Светлану. Теперь уже одной рукой. Завелась по новой:

– Небось, мужиком себя считает, урод. Зачем тебе, Аркадьевна, старый зануда? Ну, красивый мужик, не спорю. Но с таким жить - удавишься. У него, верно, даже тапочки в коридоре по линеечке установлены. И вообще всё до миллиметра выверено. Вишь, он правильный какой. Ты у нас девка молодая, видная. Мы тебе такого жениха найдём! Закачаешься!

– Не нужен мне никто, - еле слышно откликнулась Светлана.
– Мне Павел Николаевич нужен.

Она успела понять, почувствовать - сейчас можно сказать Люське правду. Та её не выдаст никому.