Он примолк, потом как-то невесело продолжал:

— Я пробовал и вино, и табак. Старался приучить себя, разве я не старался? Да вот, поди ж ты, не привыкаешь, нутро не примает. Как покурю ай выпью, так с души и воротит.

— Зачем же к этому привыкать? — изумился я. — Мне и мама, и Михалыч говорят: вино, табак — от них одни вред. Михалыч сколько раз хотел курить бросить, только не может, привык очень.

— Ваше другое дело, — пояснил мне Миша, — у вас профессии благородная. А нам без этого никак не возможно. Придет заказчик, угощает. Не выпьешь с ним, не покуришь — обида, вроде как не уважил его. Другой раз к соседу с заказом пойдет. Нам без курева, без вина никак не годится.

Я слушал эти странные речи, не зная, что на них отвечать, и очень обрадовался, когда Миша заговорил опять о рыбалке.

Мы распростились с ним возле их домика, крохотного, кособокого, готового вот-вот совсем завалиться.

Я поглядел на домик и подумал: наверное, и он вместе с хозяевами малость подвыпил.

Не без робости рассказал я маме о своем новом приятеле и о том, что сговорился с ним идти сегодня на рыбалку с ночевкой.

— Сын Ходака?! — ужаснулась мама. — Да ты большей пьянчужки-то не нашел?

Это заявление я уже предвидел и с гордостью рассказал, что Миша не пьет и не курит и даже очень горюет об этом, только никак не может себя приучить.

Мама слушала, недоверчиво покачивая головой, потом вздохнула с облегчением и сказала:

— Наверное, папаша с мамашей и его долю выпили.

За обедом я рассказал Михалычу, что иду с Мишей Ходаком на рыбалку с ночевкой.

Стыдно признаться: я очень опасался, что и Михалыч решит отправиться вместе с нами. Я любил путешествовать с Михалычем и в лес, и на речку. Однако сегодня мне хотелось пойти вдвоем с приятелем, без всякого семейного присмотра.

Но Михалыч и не думал примкнуть к нашей компании, и дружба с Мишей Ходаком его ничуть не удивила.

— Ну что ж, пойди, пойди, — лукаво подмигивая, сказал он. — Посмотрим, каких акул вы нам принесете.

Прямо после обеда мама начала собирать меня на рыбалку. Я смотрел на эти сборы сперва с унынием, потом с изумлением, наконец, с ужасом. Мне показалось, что мама решила дать мне в дорогу всю провизию, всю одежду, просто весь дом.

— Мама, ведь мы только на одну ночь идем. Смотри, какая погода! Жара на дворе, — пробовал протестовать я. — Зачем же и ватная куртка, и непромокай, и трое теплых носков?..

— А если дождь пойдет, если ноги промочишь? — возражала мама.

Наконец сборы были закончены, и я, нагруженный огромной корзиной с провизией и целым ворохом теплой одежды, задыхаясь от жары и заранее краснея от стыда перед Мишей, потащился к моему новому приятелю.

Миша сидел на завалинке. Увидя меня, он весело рассмеялся:

— Верблюд, ну самый верблюд! Это все мамаша на тебя нагрузила?

От стыда я ничего не мог ответить, только кивнул.

Миша дружески хлопнул меня по плечу:

— Не горюй, это мы все исправим. Неси домой, разгружайся.

Я вошел в дом всего лишь из одной крохотной комнатки.

Несмотря на солнечный день, в ней было темно, сыро и отвратительно пахло залежавшейся прелой кожей.

У единственного окошечка сидел на табуретке отец Миши, старый Ходак, и яростно колотил молотком, забивая гвозди в подошву сапога. Вокруг него, будто на свалке, валялась целая груда драных башмаков и сапог.

Все это я рассмотрел не сразу, так как сам Ходак и то, что его окружало, было окутано, как сизой тучей, густым махорочным дымом. На наш приход он не обратил никакого внимания, продолжая свою работу.

— Вали на стол! — скомандовал Миша.

Я покорно положил туда и еду, и одежду.

— Ну, а теперь разберемся. — И Миша быстро перебрал все мое одеяние.

— Никуда не годится, — авторитетно заявил он. — Эту муру мы дома оставим. Я дам тебе папанькину свитку. И нести легко, и ночью укрыться можно, если под утро захолодает. Так, а теперь провиант проверим. Куда ж хлеба-то столько! А сахару, пожалуй, целый фунт, и масло, и колбаса, и котлеты еще! Э, брат, да ты, видать, на неделю собрался.

— Разве я виноват, — оправдывался я, — это все мама, я ж говорил ей…

— Не беда, не беда, — ободрял Миша, — сейчас, что надо, соберем.

В это время в комнату вошла очень толстая пожилая женщина.

— Ба-а-а! А у нас гости. Вот не ждала-то! — густым басом заговорила она.

— Это мама моя, Матрена Ивановна. А это Юрка, докторов сынок, — познакомил нас Миша.

— Ну, здравствуй, здравствуй, орел, — приветствовала меня Мишина мама. — С твоим папашей знакомство давно имею, — ласково продолжала она. — От поясницы меня лечил. Вот только не вылечил, ну да не его в том вина, на все воля божья. А человек он хороший, обходительный человек.