Писательство есть Рок. Писательство есть fatum. Писательство есть несчастие.

Под счастьем можно разуметь только удовлетворенность, т. е. такое состояние, при котором отсутствует дальнейшее движение в человеке желания как чего-то ищущего, стремящегося возобладать. Этот покой душевной жизни, это равновесие всех сил человека, вернувшихся после долгой борьбы с внешними препятствиями и победы над ними внутри себя, вполне покрывает понятие счастья, тождественно с ощущением его полноты.

Порок живописен, а добродетель так тускла. Что же всё это за ужасы?!

Почти общий закон развращенности – неспособность к сильной любви, непременной и роковой. Отличительная черта развращенного человека – что он безличен в сношениях своих с женщинами. Для него есть удовольствие, но нет привязанности.

Проклятый алкоголь есть европейская форма опия… Но качество и следствие его – точь-в-точь как опия и гашиша: одурение, расшатанность воли и характера, нищенство, вырождение, смерть, преступление.

Революция – когда человек преображается в свинью, бьет посуду, гадит в хлев, зажигает дом.

«Религия» никогда не возмущалась никаким злом (исключения не в счет), потому что «религиозные люди» всегда были изумительно равнодушны к добру и злу.

Родила червяшка червяшку. Червяшка поползла. Потом умерла. Вот наша жизнь.

Самолюбие и злоба – из этого смешана вся революция.

Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может только «сделать из себя писателя». Но он не писатель.

Слабохарактерность – главнейший признак неправдивости.

Смерть есть то, после чего ничто не интересно.

Сознание выполняет свою служебную роль: указывает способы той или иной деятельности, ее легчайшие пути, возможное и невозможное для выполнения из того, к чему нудят человека причины.

Стиль есть душа вещей.

Страшная пустота жизни. О, как она ужасна…

Судьба девушки без детей ужасна, дымна, прогоркла.

Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва – где «я не могу»; где «я могу» – нет молитвы.

Тайна писательства в кончиках пальцев, а тайна оратора в кончике его языка.

Только в старости узнаешь, что «надо было хорошо жить».

В юности это даже не приходит на ум. И в зрелом возрасте – не приходит. А в старости воспоминание о добром поступке, о ласковом отношении, о деликатном отношении – единственный «светлый гость» в «комнату» (душу).

Только горе открывает нам великое и святое. До горя – прекрасное, доброе, даже большое. Но никогда именно великого, именно святого.

Только оканчивая жизнь, видишь, что вся твоя жизнь была поучением, в котором ты был невнимательным учеником.

Человек живет как сор и умирает как сор.

Человек искренен в пороке и неискренен в добродетели.

Чиновничество оттого ничего и не задумывает, ничего не предпринимает, ничего нового не начинает и даже всё «запрещает», что оно «рассчитано на маленьких».

Читальни и публичные библиотеки суть публичные места, развращающие народ, как дома терпимости.

Что такое «писатель»? Брошенные дети, забытая жена, и тщеславие, тщеславие… Интересная фигура.

Чувство родины должно быть великим горячим молчанием.

Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллион лет прошло, пока моя душа выпущена была погулять на белый свет, и вдруг бы я ей сказал: ты, душенька, не забывайся и гуляй «по морали». Нет, я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй, как сама знаешь. А к вечеру пойдешь к Богу. Ибо жизнь моя есть день мой, и он именно мой день, а не Сократа или Спинозы.

Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить.

Язычество есть младенчество человечества, а детство в жизни каждого из нас – это есть его естественное язычество. Так что мы все проходим «через древних богов» и знаем их по инстинкту.

Беден не тот, у кого мало, а тот, кому мало.

Бездетный умрет – и собака не взвоет.

Бестолковый отдых утомляет хуже работы.

Брань правды не любит.

Брюхо старой дружбы не помнит.

Будешь сладок – разлижут, будешь горек – заплюют.