"Этот Фердинанд Борм был, кажется, аферистом", - заявила мама безапелляционно, на что я не смог не ответить:

"Это не обязательно относится к его брату. И тем более к его племяннице".

Вскоре они пришли. И мои самые дурные предчувствия сбылись на все сто, на сто пятьдесят процентов: Улло в своих коротких штанах и сандалиях и в какой-то неброской рубашке был вполне о'кей. Но на Руте надето ничуть не больше, чем когда она отправилась на море, волосы растрепанные и мокрые. А ее светло-лиловый купальник все же был более закрытым, чем нынешние, которые обнажают бедра чуть ли не до подмышек. Но по сравнению с тогдашними все-таки очень открытый - этот купальник, лишь кое-где мокрый, был преимущественно сухой. Рута к тому же была босиком, и ногти на пальцах покрыты светло-розовым лаком.

Отец сложил трубочкой губы, приподнял брови - но все же в меру - над очками и ждал, когда Улло представит ему девушку. Однако Улло сказал только: "Барышня Рута Борм".

Отец предложил: "Ну что же, садитесь".

Мама явно остолбенела и произнесла, когда Улло и Рута усаживались за стол:

"Не будет ли холодно молодой даме в таком одеянии? Может, я вам предложу что-нибудь на себя накинуть?"

"О нет, - бодро откликнулась Рута.
– Мы прямо из моря, и потому здесь кажется так тепло, что..."

Мама спросила: "Ах прямо из моря? Когда же ваш купальник успел высохнуть?"

"Ох госпожа, он и не мог особенно промокнуть, - охотно пояснила Рута, - потому что мы купались голые. Ведь там, на пляже, ни единой души".

"И чем же барышня в частной, так сказать, жизни занимается?" - спросил поспешно отец, чтобы предупредить возможную реакцию матери.

Рута сказала: "Театром".

"Ну если театром, тогда конечно", - заметил папа и закончил фразу раньше, чем кто-либо успел ее как-то истолковать. Я это понял. Ибо сие означало не что иное, как: "Если театром, то ты, голубушка, конечно, можешь себе позволить купаться голой, если театром - то да".

"А вы, - обратился он к Улло.
– Вы, как Яак нам поведал, вроде бы работаете в редакции "Спортивного лексикона"?"

Улло ответил: "Да. Полгода уже".

Отец скептически посмотрел на жилистую, но все же очень худую фигуру Улло. Потому что у него у самого, у отца то бишь, было, во всяком случае, более прямое отношение к спорту, чем у большинства его ровесников. И он до сих пор сохранил когда-то обретенную спортивную форму. И теперь он спросил (сожалею, что он не поинтересовался: "А что вы, молодой господин Берендс, сейчас сочиняете?"): "А какой вид спорта вы предпочитаете?"

Улло ответил, улыбаясь:

"Я вообще активным спортом не занимаюсь. Я, наверное, лишь интересуюсь спортом, чуть-чуть".

На что Рута, отхлебывая кофе, который мама ей налила, со снисхождением кивнув, сказала:

"Он в редакции вместо картотеки..."

"Ну, картотека у них все ж таки имеется", - уточнил Улло.

"Имеется-то имеется, - согласилась Рута, - но она у них далеко не в порядке. Так что им гораздо проще - господам Лаудсеппу, Кару и прочим - вместо того чтобы рыться в картотеке, спросить у тебя.
– Тут она обратилась к отцу: - И он скажет им, когда и где какой-нибудь Колмпере, Уук или Эриксон родился, в каком году и сколько он толкнул или поднял или метнул..."

"И у него все эти сведения в голове?" - удивился отец.

"Да-а!
– подтвердила Рута с жаром.
– И еще всякого мусора килограммами!"

"Скажите, господин Берендс, - когда же мне еще воспользоваться таким удобным случаем, если не сейчас, и освежить в памяти забытые фактики, коли картотека спортивного лексикона, можно считать, тут же, за нашим столом, - скажите, сколько пунктов составлял мировой рекорд этого Колмпере по десятиборью? Я помню - 8100 с чем-то. А с чем?" - спросил отец.

"С сорока семью", - ответил Улло.

"Очень хорошо!
– похвалил отец.
– А не припомнили бы вы теперь в подробностях, в каких видах какие были у него результаты и сколько ему дали пунктов?"

"Слушайте, - сказал Улло, - уж это я точно должен знать - единственный мировой рекорд у эстонцев в легкой атлетике, сохранившийся до сих пор. А вы хотите пункты по таблице 1912 или 1934 года?"

"Скажем, пункты 1912 года. И если позволите, я их запишу..."

Отец принес бумагу и карандаш и стал записывать то, что сообщал Улло.

Я не стану тут оглашать все слагаемые мирового рекорда Колмпере. Так, как Улло выложил их в то утро отцу. К тому же мне пришлось бы для того, чтобы выстроить в ряд все эти цифры, порыться в старых журналах.

Помню лишь, что отец спросил: "Вы ведь, кажется, еще и шахматами интересуетесь. По словам Яака. Какое место вы предсказываете эстонцам в Варшаве?" (Через несколько недель должна была начаться шахматная олимпиада.)

Улло сказал, не раздумывая: "Десятое или одиннадцатое. В общекомандном зачете. Керес может прийти за первым столом пятым".