Шрифт:
По радио передаю:
– Полоса непригодна!
Командиру полка и без доклада ясно, что непригодна, и он говорит:
– Уходи в Кировоград – там хорошая полоса. О посадке сообщи.
– Схожу к линии фронта, вернусь, и тогда посмотрим, что делать, – отвечаю я Ольховскому.
В районе расположения КП переднего края высота нижней кромки облаков метров 300, снегопад, видимость плохая.
Надо скорее возвращаться. С командного пункта запрашивают:
– Маленький, почему один болтаешься?
– Пришел посмотреть, что тут делается, – отвечаю, – а то наши ребята засиделись без дела!
Передний край дружески информирует:
– У нас тут тишь да гладь. Иди домой. Здесь уже все разделано под орех.
И вот я над своей точкой. Передаю командиру:
– Что я буду делать в Кировограде – сидеть, как неприкаянный. Не перевернулся на взлете, авось на посадке не скапотирую. Рискнем! Доведем пробу до конца.
– Давай. Пробуй… – раздается в наушниках голос. – Только повнимательней!
И я иду на посадку. Недалеко от посадочных знаков замечаю трактор, крытую машину, нашу «санитарку». В момент касания земли тремя точками «лавочкина» потянуло на нос. Удерживаю самолет от капота ручкой – полностью выбираю ее на себя, как говорят в авиации, «до пупка». При попадании на более твердый грунт машина поднимает нос, а как только колеса начнут зарываться в грязь, он опускается. Так, кланяясь, покачиваясь, приближаемся к концу пробега. Гаснет скорость, вместе с ней и эффективность рулей – сразу же увеличивается вероятность капотирования. В конце полосы грунт совсем мягкий, и Ла-5 все же ткнулся носом в землю. Перевернуться на спину сил уже не хватило.
Быстро отстегнув привязные ремни, я выскакиваю из кабины и гляжу на задранный в зенит хвост «лавочкина». Санитарная машина уже затормозила рядом, в ней – целая аварийная команда. Мигом перебрасываем фал через хвост и, поддерживая фюзеляж, ставим самолет в нормальное положение. Три лопасти винта загнулись в бараний рог…
О результатах нашей «пробы» пришлось сообщить в штаб дивизии.
2-й Украинский фронт двинулся в направлении Первомайск, Кишинев и погнал фашистов такими темпами, что истребительная авиация едва успевала перелетать с одного аэродрома на другой, чтобы быть поближе к передовой.
Командование полка принимает решение использовать для взлета проселочную дорогу. Батальон аэродромного обслуживания укатывает грунт по обочинам, расширяя ее до минимально необходимых размеров, чтобы только боевые машины смогли подняться. День и ночь трактор лязгает госеницами, таская за собой самодельную волокушу из скрепленных, как плот, половинок телеграфных столбов с грузом. Наконец плотность новой полосы признается пригодной для взлета, и утром полк уходит на полевой аэродром Станиславчик (Ротмистровку).
Запомнился такой забавный эпизод, связанный с этим перебазированием. После взлета первой машины из кустов, что росли у начала полосы, раздались звуки марша. Это музыканты из духового оркестра батальона – несколько труб и барабан – решили таким образом проводить нас на новую точку.
Удивление командира полка Ольховского вмиг перешло в ярость:
– Вы что, заживо нас хороните?
Увидев быстро шагающего к ним богатыря с поднятыми вверх кулаками, «провожающие» тотчас прервали грустную мелодию и поспешно ретировались.
Вырвавшись из плена весенней распутицы, наш полк сразу же приступил к боевой работе. Мы ходили группами по четыре-шесть самолетов, на расстояния до 150 километров. Наша эскадрилья дважды сопровождала «илы» к Первомайску и столько же на разведку отступающих войск противника, переправ и оборонительных рубежей противника на западном берегу реки Западный Буг. Два других подразделения испытывали нагрузку не меньшую, чем мы. В первом вылете наша шестерка завязала бой с «мессершмиттами». В один из моментов схватки молодой летчик Алексей Амуров пошел на вертикаль за «сто девятым», но запас скорости у него был мал. Вижу, дело грозит бедой.
– Кончай погоню! Сваливай машину на крыло и уходи под свои самолеты! – предостерегаю пилота.
Но где там! «Вцепился» парень в фашиста, как черт в сухую грушу: отстает от него, а погоню не прекращает. И случилось то, чего я боялся: когда Алексей завис в верхней точке без скорости, «мессер» развернулся и, не обращая внимания на мой огонь, ударил по «лавочкину» Амурова почти в упор, как в учебном бою по мишени… Свалившись на крыло, машина пошла вниз. Нет, думаю, фашист проклятый, с молодым разделался, но посмотрим, что запоешь сейчас…
«Шмитт» пикирует, я – за ним. Как только гитлеровец начал выходить из угла пикирования в надежде, что я отстану, бью по врагу из пушек! Самолет его горит и падает к земле.
Бой заканчивается. Одного из наших нет: ясно – Амурова… В такую погоду он вряд ли найдет свой аэродром, заблудится и в лучшем случае сядет где-нибудь в поле.
Мы вернулись с задания. И что же? Навстречу веселый, улыбающийся Алеша!..
Когда все восторги мало-помалу утихли, я спросил Амурова:
– Как же ты сумел добраться?
– Командир! Я из этих мест. Все мне тут знакомо с детства.
– А почему не реагировал на мою команду? Своевольничать, ставить под удар и себя и своих товарищей у тебя это тоже «с детства»? – голос у меня преднамеренно строг и неумолим.
– Я слышал вашу команду, – оправдывался Алексей. – Уж очень хотелось добраться до «худого» и чесануть гада! Получилось наоборот. Вот что наделал изверг фашистский…
Подходим к машине: разбит элерон правой консоли, других повреждений нет. Кто-то из летчиков замечает:
– Ерунда. Для наших техников залатать – что раз плюнуть. Через час можно в бой…
– Через час вылет четверкой, – даю команду. – Район – тот же. Сбор на предполетные указания через тридцать минут у моей машины. Амурову подготовить свой аппарат. Я буду на КП.
На командном пункте узнаю, что прошло уже три часа, как шестерка Ивана Кожедуба ушла в полет и до сих пор еще не вернулась с задания.
Болью обожгло сердце, но тяжелые мысли отгоняю: не бывает такого, чтобы всех шестерых фрицы сняли, Ивана так просто не возьмешь, и летчики в эскадрилье под стать ему – Брызгалов, Мухин. Эти ребята тоже не дадут в обиду ни себя, ни ведомых. Полет на пределе радиуса действий «лавочкина». Встретили где-нибудь фашистов, а после боя не хватило горючего дойти до дому или просто заблудились. Дело это нехитрое: погода-то дрянь, район прикрытия и место базирования – новые. Наверняка сели в поле. А молчат потому, что нет связи. Успокаивая себя, я надеялся прежде всего на мастерство и храбрость наших пилотов.
На другой день они вернулись на попутных средствах. Так оно все и было. Причиной задержки явилась схватка с фашистами.
На шестые сутки работы с аэродрома Станиславчик наша часть вслед за передовой командой, вылетевшей на транспортной машине, уходит на Иван-Город. Тылы отстали, но на новой точке, за исключением питания, было все необходимое для выполнения боевых заданий. А механиков мы перевезли в фюзеляжах своих самолетов, заодно прихватив и сухой паек на двое суток.
С утра до позднего вечера вылетаем на задания, прикрывая свои войска на переправах через Днестр в районе Ямполя. Отставшие тылы подтянулись только на третьи сутки. Но уже на следующий день мы начали работу с нового аэродрома.
2-й Украинский фронт, не давая возможности врагу закрепиться на реках Южный Буг и Днестр, быстро продвигался на запад, отбрасывая немецко-фашистских захватчиков за пределы Советского Союза!В небе Румынии
26 марта наш фронт достиг реки Прут – водной границы с Румынией, и в первых числах апреля наступление приостановилось.
Мы начали готовиться к передислокации на плошадку Бельцы. Утром к нам прилетел инспектор дивизии Ф.Ф. Дахов и потребовал выделить ему в напарники одного летчика из руководящего состава для ознакомления с новым местом базирования. Выбор командира пал на меня. Но у самолета мой механик Козлов, тревожный и озабоченный, докладывает с досадой:
– Командир! Лететь нельзя. Машина неисправна… Где-то подтравливает воздух. Мне кажется, в основном фюзеляжном баллоне.
– Дохвалился ты, Петро, домудрился: «Не тронь технику до подтравливания!» – с огорчением пеняю я и без того расстроенному механику.
Он быстро заменяет аэродромный баллон, недовольно бурчит себе под нос
– Это надо же… оскандалился… И на чем? На воздушке… – А затем Козлов, уже повеселев, обращается ко мне: – Через полчаса, командир, все будет исправно!
– Ты что, хочешь, чтоб нас с тобой ждали? Сколько воздуха? Или система совсем не держит?! – говорю я с негодованием.
– Давление в норме: около ста пятидесяти атмосфер. Но, – замялся механик и виновато заглянул мне в глаза, – я боюсь, как бы оно не стало на нуле при посадке. Без тормозов-то – вляпаетесь!
Но ждать больше нельзя, и я принимаю решение:
– Мотор запустим от аэродромного баллона. В воздухе после взлета перекрою систему и постараюсь не вляпаться, как ты выразился. Поторапливайся!
– Командир, когда будете заходить на посадку, не забудьте открыть вентиль баллона с воздухом. – В глазах механика сожаление и виноватость.
– Спасибо за совет. До встречи! – я махнул на прощание рукой.
Однако нашей встречи в этот день не произошло. Выполнив посадку на аэродроме Бельцы, я рулю за Даховым и останавливаю самолет рядом с его машиной. Воздуха в системе, несмотря на меры предосторожности, около пятидесяти атмосфер. Не густо…
К моему ведущему подходит представитель инженерной службы воздушной армии, крепко его обнимает и потом сразу же направляется ко мне:
– Что вы копаетесь в машине?
– Перекрываю баллон. В системе – утечка воздуха, – отвечаю без энтузиазма.