Начштаба Белобородов, как после рассказывали мне товарищи, находившиеся у командного пункта в качестве болельщиков, просил командира полка прекратить этот полет:

– Ведь разобьется! Это просто хулиганство! Подорожный, посмеиваясь, смотрел в небо. А когда я проходил над КП на высоте 50 метров и крутил бочки, начштаба не выдержал. Шариком скатившись в землянку, он через несколько секунд пулей выскочил оттуда с ракетницей – куда девалась его пресловутая тучность, полнота! – и дал два выстрела, зло посмотрев на окружающих:

– Грохнется человек! А они, это самое, ржут! Командир спокойно убеждал:

– Яков Евсеевич, никакого тут хулиганства нет. Кириллу пилотаж разрешен. Правда, высота для бочек не оговаривалась. Воспользовался ваш кавалер. Но он знает, что делает. В бою не такие кренделя приходится выписывать – ничего… А молодежь понимает, что это не всем дозволено: для такого нужен большой опыт и мастерство.

Полет в зону закончен. После посадки меня встречает Белобородов. Лицо его неузнаваемо. Оно впервые, сколько я знал Якова Евсеевича, выражало нескрываемый гнев.

– Ты что, это самое, очумел? Не соображаешь? Да твои летчики завтра же будут творить черт-те что!

В подобных случаях, по опыту знаю, полезно и необходимо просто помолчать, а я ведь любил этого толстяка искренне и, как теперь понял, почти по-сыновьи. А тогда сделал попытку разжалобить:

– Товарищ подполковник! Да захотелось встряхнуться: засиделись мы, закисаем без настоящего-то дела!

– Вы слышали? Кавалер размяться захотел. Повеселить нас вздумал. Я вам – начштаба! – Белобородов обвел нас строгим, не терпящим возражений взглядом. – На-чаль-ник штаба, а не потатчик! Запомните!

Мы ничего не забывали, но молодость, пусть и фронтовая, брала свое.

В конце ноября мы провожали Якова Евсеевича на Белорусский фронт на должность начальника штаба дивизии (странный и парадоксальный поворот судьбы: с августа сорок четвертого по июль сорок седьмого года он возглавляет кафедру… Харьковской государственной филармонии, а через год уходит в запас).

К исполнению обязанностей начштаба полка приступил заместитель Белобородова Николай Парфентьевич Сумин, вдумчивый и добропорядочный офицер. Работать с ним было легко и приятно. Невысокого росточка, российской души человек – веселый и находчивый, – он в минуты волнения слегка заикался. Но когда Сумин брал в руки баян, инструмент и исполнитель становились единым целым, и песня лилась широко, свободно. Играл он и пел про дважды знаменитую Катюшу – девушку и гвардейский миномет, про Волгу-речку, про священный Байкал. Такие люди в военное время – ценность бесконечная.

А передышка наша между тем затягивалась. Летчиков не удовлетворяли редкие вылеты отдельных пар на разведку. Они притомились душой без схваток с врагом и облегченно вздохнули, узнав о перебазировании ближе к правому флангу фронта.

Перегонку машин выполняли «старики», и осторожность эта была обоснованна.

– Аэродром нам незнаком, – сказал Подорожный на предполетной подготовке. – Заход на посадку – через высокие деревья, а они у самой границы аэродрома. Будьте внимательны и осторожны. Берегите себя и самолеты.

Он был прав, наш командир. Надо иметь немалый навык, чтобы посадить истребитель на ограниченную площадку. Поэтому шесть машин перегнал я сам, остальные – наиболее подготовленные пилоты эскадрильи.

– Радости от такого перебазирования, что от того пня: переверни его и так и этак, он все равно лежит, – несколько своеобразно отреагировал Алексей Амелин.

Да, погода по-прежнему была плохая. Мы занимались в землянках теорией, а чуть-чуть просвет в небе – выходили на учебные воздушные бои. Благо, что они скоротечны.

В один из таких дней вместе с Иваном Кожедубом решили поразмяться в воздухе. Высота 2000 метров. Расходимся, и на встречных курсах начинается показательный бой. Именно так нам не раз доводилось принуждать «мессершмиттов» к лобовой атаке. Каждый ждет: кто отвернет первым… Иван не из тех, кто за здорово живешь отдаст благоприятно складывающуюся обстановку сопернику. Но перед ним противник условный, и он закручивает левый вираж. Обождав какую-то секунду, когда он проскочит надо мной, устремляюсь в погоню. Поздно – момент упущен! Кожедуб подтягивает свою машину так энергично, что я оказываюсь в том положении, которое иначе не назовешь как критическим, вот он сейчас вынесет перед моим самолетом точку прицела, короткая очередь – и пиши пропало…

Что только я не делал в том полете – Иван стоял словно на привязи. Выполнил целый каскад высшего пилотажа, добрая половина которого ни в какой инструкции не предусмотрена, – не отступает. Мы оба тогда не думали, что именно сейчас делаем, какова скорость наших машин, какие обороты мотора, как обстоит дело с температурой головок цилиндров, масла… Бой давно шел не по-писаному. Работала только интуиция летчика, мысль, воля. Силы у нас тогда были молодые, натренированные, летная школа одна, хотя и находились наши училища в разных местах страны. И характер тоже один – русский: если уж начал что делать, то доводит дело до конца. И не как-нибудь…