–  За тобой, - сказал Василий Павлович коротко.

–  Пойду переобуюсь, - ответил он и ушел в сени, ни о чем больше не спрашивая.

–  Это и есть Мырь?
– спросил я.
– Кто он?

Василий Павлович помедлил с ответом.

–  Хороший человек. Заслуженный. Первый рыбак по реке.

–  А, - сказал я.

Из сеней на двор вышел уже обутый Мырь.

–  Посидим, что ли?
– спросил он.
– Ночь, как в городском саду, теплая.

–  Некогда, Федя, - сказал Василий Павлович.
– Река ждет. Вздыхает под яром красная рыба.

Федор Мырь выпрямился.

–  Сам слыхал?
– спросил он и протянул руку к баграм.

–  Сам, - сказал Василий Павлович.
– Вот и он слышал.

–  Кто такой?
– спросил Мырь, всматриваясь.

–  Городской житель, - сказал Василий Павлович.
– По делам, из города. Охотник.

–  Слыхал, говоришь?

–  Да, - сказал я, совсем уже ничего не понимая.

–  Ну, пойдем, посмотрим.

Мы пошли вместе. Под яром было все так же темно и пусто. Опершись на багор, Федор глядел напряженно. Месяц быстро падал за высокий лес, оставляя на воде узкую золотую дорожку. Вот он опрокинулся в реку, на мелкие сверкающие осколки разбил ее темное зеркало и словно прилег на самом краю неба.

В колхозной конюшне заржал жеребец. На песчаной Бухарской косе звонко пропела труба.

–  Чапура, - сказал Василий Павлович.
– Птица - хоть в горнисты.

И все снова стихло. Только сторож мырева перемета позванивал серебряными пуговицами, но мне показалось, что и от этого звона досадливо отмахнулся Мырь.

В русле пересохшей старицы, влево от нас, завыли волки. Первым подал голос прибылой щенок, по-шакальи пролаяв свою раннюю песню. Подвизгивая и плача, откликнулись ему переярки. Густо и грозно, как раненый бык, провыл матерый, и на высокой рыдающей ноте закончила песню волчица.

Внизу под яром чуть слышно бурлила вода в омутах. Еле уловимый звук, больше похожий на дуновение ветра, пронесся над ней и стих.

–  Она, - прошептал Мырь, - она, - и он показал рукой вперед на лунную дорожку.

На самой середине реки, точно оправленный в золото слоновый бивень, высился желтый мраморный треугольник - голова рыбы.

–  Пришла, - сказал Василий Павлович.
– Ну!

Мырь молчал.

–  Зайти неводами в четыре крыла - не уйдет. Ляжет здесь в нашей ятови. Эка прорва.

Мырь молчал.

–  Говори!

Тихо, словно не он опускался, а к нему прибывала вода, желтый треугольник стал уходить вниз. Без плеска и шума поднялось на волну все тело рыбы, похожее на торпеду, и так же бесшумно скрылось. Только, смыкаясь, прожурчала вода.

–  Не бьет, - сказал Мырь.
– Икру бережет. Матерь.

–  Икры одной будет десять пудов в такой белуге, - сказал волнуясь Василий Павлович.
– Бери жеребца, Федор, гони за снастью!

–  Сам ты жеребец, - ответил с презрением Федор.
– А еще председатель. Есть тебе, что ли, нечего? Матерь, говорю. В реку зашла икру выметать. Хозяин!

–  Так ты же сам, Федор!…

–  Время времени стремя держит, - сказал Мырь непонятно.

Не разговаривая больше, мы пошли в поселок. Василий Павлович довел нас по тракту до самого дома Федора и простился.

–  Ты не думай, брат, что от жадности я, - сказал он робко.
– Охота взяла. Охота, она сам знаешь…

–  Знаешь, - сухо ответил Мырь и пошел впереди меня к воротам.

–  Погодишь?
– спросил он и показал на тесовую скамью у плетня.
– Надо мне по одному делу.

–  Погожу, - сказал я, усаживаясь поудобней, - иди.

Мырь ушел. Месяца уже не было, стояла темная и глухая ночь.

Я долго сидел один. Сказывалась усталость, хотелось спать

и задремал бы, наверно, но на той стороне дороги в сотне шагов от меня вдруг засветились две большие точки. Впечатления сегодняшней ночи ожили заново, волчий вой, слышанный на яру, еще раздавался в ушах. Сидеть так просто и ждать, пока приблизятся к тебе горящие глаза, было невмоготу, и я решил пойти к ним навстречу.

На половине пути я услышал тихий разговор, а еще через десяток шагов разглядел, что у дома напротив сидят и курят два человека.

Я поздоровался.

–  Чей будешь?
– спросил меня седобородый высокий казак, поднимаясь со скамьи.

–  Агроном городской, - ответил ему сидевший рядом молодой чубатый парень с перевязанной щекой.
– Видел вечор в правлении.

–  Чего не спите?
– старик опять опустился на скамейку.
– Мы сидим - у Василия зубы болят. А вам что - постоя не дали?