— Успели, — вмешался капитан Иванов, — третий вылет силами свежей четвертой эскадрильи, плюс экипажи, вернувшиеся с задания до обеда. Отдыхали более полусуток. Немцы вообще по три-четыре вылета за день делают, и ничего.

Закурив папиросу, Иван Маркович отстраненно наблюдал за спором. Не о том товарищи говорят, не о том. Разговор давно ушел в сторону. А ведь дело не в усталости или браваде. Люди уже забыли первые дневные бомбардировки, или по сравнению с теми днями сегодняшний уровень потерь кажется им приемлемым. Нет, не так всё. Мы и в финскую теряли экипажи, и над Персией наши гибли. Другое дело — сейчас редкий вылет обходится без потерь. Вот в чем вопрос.

Пригласив командиров на совещание, Овсянников сам не знал, что предложить, как решить вопрос, думал — помогут решить коллективно, выскажут свои прикидки, что-то общее да и родится. Нет, не получается. Подполковник поймал себя на мысли, что с такой войной, как здесь, он еще не сталкивался. Раньше все было проще и не в пример легче. Не было таких ожесточенных ежедневных боев. Сражение идет второй месяц, а перелома не видно.

Иван Маркович загасил папиросу и потянулся к пепельнице, при этом его взгляд случайно наткнулся на сидящего у окна особиста. Михаил Гайда с интересом наблюдал за спором, но сам не вмешивался. Видимо, понимал, что не его ума дело обсуждать тактику бомбардировочных эскадрилий. Поймав взгляд Овсянникова, оперуполномоченный коротко кивнул, поднялся на ноги и, прихватив с собой стул, подошел к подполковнику.

— Посмотри, каждый о своем думает, — тихо молвил Гайда.

— И действительно, — Овсянников негромко хмыкнул.

Абрамов доказывал, что надо усилить политическую и патриотическую подготовку, больше времени уделять занятиям с личным составом. Инженер полка валил все на несоблюдение регламентов, уставов и нормативных документов. Комэски и Чернов обвиняли вражескую ПВО, дескать, слишком сильный зенитный огонь и истребителей у лимонников меньше не становится. Савинцев пытался свести всё к подготовке операций, бубнил о несогласованности действий и сваливал всё на штабы дивизии и корпуса.

В целом все ругали союзников за слабое истребительное обеспечение, хотя как раз вчерашние вылеты доказали, что немцы научились расчищать небо перед бомбардировщиками. Всего два сбитых самолета на дивизию и ни одного в нашем полку. Пару раз доставалось и нашим авиаконструкторам за слабое оборонительное вооружение.

— А ты сам как думаешь? — Овсянников хитровато прищурился.

— Думаю, все правы и все ошибаются, — ответил Гайда.

— Ошибаются? Может, и так. Мыслей нет. В этом и беда.

— Беда не в этом. Ругаем немцев, ругаем англичан, обвиняем авиастроителей, а все дело в системе.

— Смело.

— Я коммунист, — усмехнулся Гайда, — мне можно и нужно. Ты не подумай, плохих людей, предателей у нас уже нет. — Прозвучало это двусмысленно, с намеком на прошедшие в свое время чистки.

— А кто есть?

— Преданные делу, добросовестные головотяпы. — Гайду понесло. За прошедшую минуту он наговорил столько, что хватило бы на целый полк.

— Экономика за армией не поспевает, диалектика. — Иван Маркович хлопнул особиста по плечу.

— Подготовка в авиашколах слабовата, я это по разговорам летчиков понял. Налет небольшой. А это у вас главное, так?

— Так.

— Молодое пополнение сразу в бой бросаете. Не спеши возражать. Ты-то пытаешься их придерживать, да начальство полк по экипажам, а не по подготовке считает. Сегодня ночью четвертую эскадрилью на Ливерпуль бросили. А у Ливанова половина состава молодежь. Первый боевой — и сразу на сложную цель. Сам ведь рассказывал, что там не только армейская, но и флотская ПВО стоит. Ты же Ливанова знаешь, он не будет со звенящих высот подарки высыпать. Пойдет над самой землей, чтоб все точно в дымовые трубы транспортов и ворота доков положить.

— Сам знаю, такой же сумасшедший, как и Чернов, — согласился подполковник.

Про себя Овсянников подумал, что Гайда не так прост, как кажется. Пусть не летчик, а в нашем деле разбирается. Может, книжки какие читал, к разговорам прислушивался — освоился мужик с нашей спецификой. Вон как сейчас всю тактику на пальцах разложил, любо-дорого посмотреть. Недаром университет закончил.

— Чернов уже успокоился, — продолжал особист, — заметил? В огонь не лезет. Людей бережет. А Ливанов пока молод, крови не видел, вот и рвет, зубами в горло вцепляется.

— Думаешь, рано его комэском поставил?

— Не рано, а поздно. Нет, вовремя. Освоится, пару раз через огонь пройдет и успокоится. Людей он ценит и уважает, настоящий большевик.

— Вот, значит, как заговорил, — Овсянников прищурил глаз и недовольно хмыкнул, — а до этого о подготовке, о малом налете толковал. Все мы одинаковы.

— Не совсем… Молодых надо в огонь бросать, но с подстраховкой. Чтоб научились рассчитывать на себя и товарища и при этом не гибли. В нашей службе щенков на волков выпускают только стаей. Вот когда вырастут, покроются шрамами, тогда можно и в одиночку бросать на перехват.